Вечером гаснет меж створок в шкафу полоска,
день убирает лицо от окна кладовой.
Куклам на полке вповалку лежать не жестко,
копится хлам, что ни год – подбавляют новый.
В сумраке пыльном струится чуть слышный шёпот:
- Маш, а большая хозяйка чего хотела?
Двери открыла, смотрит, как в бэби-шопе –
вроде по делу, а вроде и между делом.
- Я почем знаю. Ты к двери лежишь поближе,
что и зачем – так оттуда тебе виднее.
Вон, ради смеха, попробуй, спроси у рыжей,
ты же сама говорила – знакома с нею.
- Ну тебя, Маш! Всё знакомство-то, без утайки,
пару минут, как ее положили рядом
мне на замену в кровать к молодой хозяйке,
ну а меня сюда, хоть ты мне не рада.
- Дура ты, Катька. На полке такая радость,
прям что с тобой, что без – аж смеяться тошно!
Слышишь, а рыжую точно будить не надо?
Месяц прошел, может, просто молчит нарочно?
Вроде глаза открыты, да фиг бы с ними –
может быть, кажется, не разберешь в потемках.
Ну-ка, толкни там ее да узнай хоть имя,
вон, одноухий заяц – и тот Артёмка.
- Маш, да не спит – ну а нам-то какое дело?
В той стороне как-то ночью шептались мыши,
я вот чуть-чуть подслушала, что успела:
старая мышь молодым говорила – слышишь? –
каждая кукла любимой казаться хочет,
каждая кукла живой притвориться может,
но лишь одна открывает глаза средь ночи
рядом с хозяйкой - и умирает тоже.