Опубликована
в литературно-художественном журнале
«Славянин», том 42. Харьков, 2021.
Главный редактор Л. И. Мачулин
Редактор отдела поэзии Р. А. Катаева.
ISSN 2221-9331.
Стр. 68 — 98
Посвящается
Лилии Александровской,
Геннадию Зельдовичу,
Олегу Комкову,
Вадиму Молодому
1.
«…Почти никто не хочет верить ныне,
Когда рассказ о прошлом заведу,
Как мы громили в сумрачной теснине
Лихую тласкаланскую орду.
Казалось, это гиблый ратный труд:
Нас горстка — единицы против сотен.
Да узок вражий строй, глубок и плотен —
И единицы в схватке верх берут!..»
Он примолк. Походкою неверной
Мы сыскали угол за таверной,
Дружно помочились под стеной…
Время снова клюкнуть по одной!
Славно, право: собеседник — душка,
А подружка — глиняная кружка,
И звенят карманы, и могу
До зари гулять на берегу.
Древний Кадис — разудалый порт.
Пьяницам бессонным даже чёрт
По ночам не ровня и не брат:
Город Кадис разгуляться рад!
Хмельной Кадис,
Quo vadis?
__________
Не ведаю, в какой несчетный раз
Он повторял под кровлею таверны —
В виталище божбы, в жилище скверны,—
Давно и всем наскучивший рассказ:
«…Но тут мой конь споткнулся об алмаз —
И ногу поломал… Тебе потеха?
Ты думаешь, заврался дуролом?
А мне, приятель, вовсе не до смеха:
Во рту — ни крошки, а в желудке — эхо;
Кишки — хоть завяжи морским узлом.
А впрочем, достается поделом!
Хоть волком вой, хоть вешайся… Да вот —
Сыскался чужестранец-доброхот».
Я хмыкнул: «Пей». И вновь текла cerveza,
И речь текла: «Мы, ратники Кортеса,
Языческий устроили погром.
Нам властелин ацтеков бил челом,
У диких алтарей служилась месса!
А взяли не уменьем, не числом:
Нам путь преданье местное открыло,
Да конь, да мерка пороху на рыло.
Там каждый жрец учил: на ваш порог
Однажды ступит белокожий бог.
Там числили чудовищем коня,
Ружейного не ведали огня,
И не изобретали колеса.
Мы шли вперед, как по траве коса!
А что же делать, коль прием неласков?
Толпу карибов, полчище табасков
Мы залпами нещадными смели
С лица заморской варварской земли…
А нынче жизнь влачу, что вол — арбу,
Мне выпивка — погонщик на горбу».
И он глядел в пустеющую кварту,
Как мореход в подзорную трубу,
И, повинуясь пьяному азарту,
Передо мной выкладывал судьбу —
За фразой фразу, как за картой карту:
«…Нет, я не бредил, как иные, златом —
И в нищете остаток дней влачу.
Нимало не стремился стать богатым —
Мечтал найти употребленье латам,
И примененье отыскать мечу.
Родительских отнюдь не слушал пеней,
И, как чумы, чурался брачных уз,—
Просил у жизни только приключений:
Клинок, да шлем, да меткий аркебуз,
Да хлеба кус — вот весь житейский груз.
Вдомек ли было в молодые дни,
Что, ежели ты к золоту не жаден,
Пускаться в путь с отрядом алчных гадин,
Брататься с ними — Боже сохрани:
Был чуждым сброду — стал ему сродни…»
Я вновь лениво слушал, как отплыли
Они к заокеанским чудесам;
Как посуху отмеривали мили,
Брели по перевалам, да лесам,
Да вражьим трупам. Небыли и были! —
Всё то, что мой читатель знает сам.
«…Пищаль палила, и сверкала сталь;
Цари народов и царьки племен
Сдавались нам на милость и в полон;
И в изумлении твердил Берналь:
“Да сколько их! Не перечесть имен…”
А Диас дель Кастильо был умен,
И болтовни пустой чурался он.
Эх, годы, годы… Где ты, наша рать?
На белом свете нынче только пять
Бойцов тогдашних — прочих больше нет.
А нам, живым, по восемьдесят лет, —
И, как ни кинь, а время помирать…
Радея лишь о светлом и святом,
Я был подчас безжалостным скотом…
Одна утеха: ежели не врут,
Берналь окончил свой двухтомный труд,
Пространно повествующий о том,
Сколь славной наша молодость была,
Хоть и вершила страшные дела.
Размысли сам: за что щадить страну,
Где богом почитают сатану?»
2.
«— Люби врага, благослови врага! —
Евангельская заповедь строга,
Евангельская заповедь проста,
Евангельская заповедь чиста, —
Блюди слова Спасителя Христа!
Но если завела судьба в места,
Где возлюбили беса, будто бога,
Руби врага! — туда ему дорога.
Им не было ни сметы, ни числа,
Врагам, творившим зло во имя зла…
В Элладе либо Риме на алтарь
Языческому богу клали встарь
Тельца, корову, тучного быка,
Овцу, барана, гуся, голубка —
Чтоб, жертвуя, содеяться угодней
Властителям небес иль преисподней:
Во имя бога — кровь пред богом лью!
Но здесь повадку дикую сию
Давно забыли, ей настал конец…
А там, в заморском проклятом краю,
Не дикости, но лютости венец
Мы с ужасом увидели, юнец:
Всяк белый день на жертвенник, под нож,
Прекраснейшую клали молодежь;
О, сколько лучших гибло каждый год! —
И диво, как не вымер весь народ.
И пленника, что голову свою
Сложить не удосужился в бою,—
И первого прохожего беднягу,
Что цепенел и прочь не делал шагу,—
Жрецы влекли на варварский убой,
Угрюмою надвинувшись гурьбой.
Не веришь? Каждый год, во время оно,
Закланных было больше миллиона…
Кто ведает, сколь долгие века
Бесчинствовали дьяволы, пока
Не потрудились наш мушкет и меч
Злодейства преисподние пресечь?
Увидишь — ведь еще не слишком стар ты,
Еще иные грянут времена, —
Еще увидишь, как исчезнет с карты
Сия безблагодатная страна.
Сведут ее, как сводят кляксу жира —
На скатерти случайное пятно…
И, право, чище станет карта мира,
Когда бесследно смоется оно».
__________
Но я внимал, как молвится, вполуха:
На смену пиву потекла сивуха…
Пусть голова осталась на плечах —
Да в ней рассудок временно зачах.
Не слышно мыслей собственных. Куда там! —
Раздолье в полночь морякам, солдатам
И грузчикам — пропойцам всех мастей:
Таверна приютит любых гостей!
Тут за любым неструганным столом
Подъемлют гам, пока приемлют ром
И хлещут водку с пивом пополам.
Чем глубже ночь, тем яростней бедлам.
Нет, я не счел рассказ никчемной басней!
Земель прекрасней и земель ужасней
Еще не видел и не ведал мир
С тех пор, как пали Карфаген и Тир…
Не слыхивал я, что ли, как терзали
Несчастных на вершинах теокалли?
Как бесы ненасытные алкали
Вседневно снеди окаянной? Или
Не читывал, как матери плодили
Младенцев, что молочных поросят,
Чью плоть немедля идолы вкусят?
А взрослых, принесенных в жертву аду,
Съедал народ — по древнему обряду.
Жреца обычай нудил, и вельможу,
И самого ацтекского царя
Одеться в свежесодранную кожу
Людскую, как в рубаху иль камзол,
И всенародно красоваться в ней
Не час, не день, а целых двадцать дней,
Обряд нечеловеческий творя
Согласно дате их календаря…
Читатель, умолкаю — не умножу
Неаппетитный список черных зол.
Не мните измышленьем пустомель
Рассказ о мраке тамошних земель!
Да чей же ум сумел бы изобресть
Поклепа ради этакую весть?
3.
Заботами портовый люд изломан.
И, коль передохнуть решил чуток,
В таверне дует за глотком глоток
И к потолку возносит ярый гомон.
Да за полночь у старого кутилы
Питейные, видать, иссякли силы,
И вздумал мой приятель подремать,
Пока вокруг честили чью-то мать.
Он славно пил: со смаком и отвагой!
Бойцом лихим, пока не стал бродягой,
Он был, пожалуй… Утомленный зверь,
Он пал в единоборстве с крепкой брагой,
В пустое брюхо влитой, — и теперь,
К столешнице прильнув седой щекой,
Вкушал желанный, сладостный покой.
Он спал. А я сидел наедине,
Грустя, взыскуя истины в вине —
Точней, глуша тоску дешевым ромом…
И, право слово, тошно было мне,
Желавшему забыться в тишине,
Внимать пустой кабацкой руготне,
Вовсю кипевшей в том неизрекомом
Аду, что мы зовем питейным домом.
Я созерцал собранье хищных рож,
И Каина печать на каждой харе;
В любом кармане притаился нож,
И лезвие мечтало об ударе!
И благо, что, приметив чужака,
Меня пока не брали за бока.
Мой собутыльник разразился храпом…
А я гадал: ужель таким же лапам
И впрямь однажды перст назначил Божий
Низринуть со ступенчатых подножий,
Низвергнуть кровоядных истуканов —
Да сгинут, навсегда в забвенье канув?
Когда страною правит лютый бес,
Бог медлит до назначенного срока.
Но в должный день сверкает Божье око:
Жестоких должно вразумлять жестоко,
Потребен бич! — не ангел, но Кортес…
Пора пробить решительному часу —
И на проклятых насылают расу,
Их разорить способную дотла…
К людскому вкус имеющие мясу,
Вострепещите: пулю и кирасу
Карающим не зря судьба дала!
Каратель стоек в битве и в походе,
Умеет голодать и холодать —
Неумолимый хищник по природе,
Неукротимый, ненасытный тать:
В извечном споре с темным властелином
Клин больший вышибают меньшим клином.
А безупречных праведников рать
Когда, и где, и кто возмог собрать?
Иль не жестокость римлян обуздала
Свирепых почитателей Ваала? —
Не сгинул с карты мира Карфаген,
Лишенный обитателей, и стен,
И гаваней былых, и кораблей?
И урожая с тамошних полей,
Что победивший Рим засеял солью,
Никто не ждет… Бесовскому приволью
Настал конец. И тщетно горевал
Несытый и низверженный Ваал!..
Я знаю то, чего простой моряк
Не хочет и не может знать никак…
Горланит стадо пьяное… И вот
Приметили меня. И главный скот,
Дотоле к стулу прираставший задом,
Нахмурился — и грозно восстает:
«— А это кто решился с нами рядом,
Незваный и непрошеный, — присесть?..
Тут пиво есть, да не про вашу честь!»
И разом сброд остервенел — и разом
Задиристо блеснул несытым глазом:
«— Эй ты, ублюдок! Эй, гнилой кочан!
Ты, часом, не из гнусных англичан?
Ах, нет? Не отпирайся! Все равно
Конец тебе, заморское г…но!»
Пора подняться, время выйти вон:
Не дай Господь нарваться на рожон
В глухой полночный час, в чужом порту —
Зубов не досчитаешься во рту…
Иль сволочь — бич Господень? Как ни глянь,
С Кортесом шла такая точно дрянь.
Пора подняться, время выйти вон,—
Да незачем: сверкнут со всех сторон,
Коль выйдешь вон, проворные ножи!
Взбесился сброд,— попробуй, удержи…
Коль не прирежут — значит, изобьют:
Таков притон! А чудилось, приют…
Здесь горе одному. Густеет ночь.
И некому вмешаться и помочь.
Уже вся эта сволочь на ногах!
Мне ног не унести, увы и ах:
Скоты вот-вот надвинутся гурьбой
И с гоготом потащат на убой.
Вмешался Бог: очнулся мой старик —
И гулко грянул командирский рык:
«— Отставить, подлецы! Отрыщь! Не трожь!»
И приостановилась молодежь.
И, собственной рискуя головой,
Смирял мерзавцев бывший рядовой.
И сколь же он внушительно орал! —
Как разъяренный бывший генерал.
«— Я щучил и карал таких, как вы,
Нещадно! Дело прошлое, увы…
Отребье! Вон и прочь такую шваль
Гнал из отряда своего Берналь!»
Греми, старик, не умолкай! И множь
Безбожную спасительную ложь:
А вдруг и впрямь уйти дозволят с миром,
Коль назовешься бывшим командиром?
Седой начальник рявкнет — как не внять?
Уважь его, уймись, подайся вспять.
Я цепенел, задать не в силах тягу,
И не писал бы нынче этих строк,
Когда бы оголтелую ватагу
Не укротил суровый, словно Рок,
Заступник мой. А чудилось, ни шагу
Не сделаю, и свежим трупом лягу! —
Но ратник пробудился в должный срок.
А я-то думал, спит он, как сурок…
4.
«— В случайной сваре сгинуть… Что глупей?
Остерегись! На берегу не пей.
Трактир, кабак, таверна и корчма —
Для тех, в ком нет и не было ума.
Изволь держаться первого Псалма:
Не слаб рассудком, разумом не слеп,
Минуй притон, и огибай вертеп.
Родись хоть мореходом, хоть поэтом,
Родись хоть кем угодно в мире этом, —
Но если Бог тебе вручил мозги,
То нечестивых пагубным советом
И грешников путем — пренебреги…
Что ж, вызубрю полученный урок
На совесть. Опыт горький будет впрок,
И сделается впредь и навсегда
Моим береговым питьем вода, —
И пусть портовый люд увидит, как
Миную с омерзением кабак…»
Я размышлял, как мог, на здравый лад,
Покуда мировую пил с оравой,
Недавно столь задиристой и бравой…
Казались парни ласковей телят, —
И я дивился: до чего же милы
Бывают укрощенные громилы,
Коль присмиреть им старшие велят…
А старый воин, мыслю, был в чести
У гадин этих — Господи, прости! —
Не то навряд ли присмирел бы вмиг
Десяток разъяренных забулдыг.
«— Да, если нынче пощадил Господь,
И Ангел, мой Хранитель, уберег
И выручил мою хмельную плоть,
То больше не ступаю на порог,
За коим головы лишиться мог, —
И на какой бы ни было другой
Порог подобный — больше ни ногой».
Вы скажете, я трус? — не дуну в ус,
Поскольку знаю: в самом деле трус.
И, чтобы правду от себя сокрыть,
Себе же напоказ являю прыть
И удаль, — и себе же напоказ
В лицо беде, не опуская глаз,
Пытаюсь безбоязненно глядеть…
Так было, есть, — и будет, мыслю, впредь.
Вы скажете: и как же Бог занес
Тебя, созданье робкое, в матросы?
Читатель, отвечаю на вопрос, —
Но придержите прочие вопросы.
Я не матрос. Не кок. Не врач. И даже
Не юнга, и не числюсь в экипаже.
Я швабра сухопутная, шпион
Одной из достославнейших корон…
И пить меня понудили, веля:
«Кути в порту, коль сходишь с корабля —
И слушай… Люд гулящий — сущий клад:
Болтлив, хвастлив, беспечен!..» Рад-не-рад,
Хоть волей, хоть неволей, хошь-не-хошь,
А в первый же притон подчас бредешь.
Но Кристофер, создатель дивных драм,
Туда спешит, что верующий в храм!
Ужель тебя в кабак толкает бес, —
Тебя, шпион и сочинитель пьес?
Талантлив, и отважен, и умен —
Однажды не сумеешь выйти вон…
__________
А старик, отменно бодр и свеж —
Это было, верьте, сущим дивом! —
Снова, столь же рьяно, сколь и прежь,
Раздувал утробу горьким пивом.
И твердил: ушла, мол, наша рать, —
Мол, приспело время помирать…
Нет износу, и острастки нет
Кой-кому и в восемьдесят лет.
Как он клял поганых англичан,
Как честил ацтеков Монтесумы!
На чужие деньги целый чан
Вылакать способны пустосумы…
Хмельной Кадис,
Quo vadis?
__________
И я честил — но молча, — в свой черед,
Его и прочий тамошний народ.
Меня туда не просто принесло —
Не пиво пить, забыв про все на свете,
А выведать и месяц, и число,
Что в самом строгом сберегал секрете
Свирепый государь Филипп Второй —
С нежнейших лет палач, а не герой.
И — мнимый пьяный, мнимый итальянец, —
Я дожидаться должен был, доколь
Безвестный мне портовый оборванец
Даст некий знак и вымолвит пароль.
Я должен был сидеть наедине, —
Да вот, Кортесов ратник, что репей,
В недобрый поздний час пристал ко мне:
Попотчуй старика, да сам испей!
А после — забулдыги привечали…
Нет, как ни глянешь — нынче «ночь печали»:
Пью мировую с поганью проклятой…
Меж ними есть, конечно, соглядатай.
Ужель мой голодранец — идиот,
И не остережется — подойдет?
Плачу за всех. Вот-вот иссякнет медь…
Побольше меди припасаю впредь!
Звенеть нельзя в тавернах серебром:
Кутеж отнюдь не кончится добром.
Не может, верьте мне, простой моряк
За пиво серебром платить никак.
И сам же, олух, будешь виноват,
Коль скоро сдуру выложишь дукат…
«— Ну, братцы, время! Времечко бай-бай, —
Заметил старец. — Шевелись, давай!
Допей свое — и подводи черту,
Чтоб утром пробудиться на борту:
Матрос Его Величества не вправе,
Как оборванец, ночевать в канаве».
Да, знатный флот у здешних королей!
Что ж, — по мощам, как молвят, и елей…
И вот, порядки флотские хуля,
Пошли по направлению к дверям
Вовсю писать лихие кренделя
Достойные матросы короля,
Смирившимся подобные зверям.
Они пошли к заслуженным линькам —
К привычному давно стыду и сраму.
И поневоле всяк давал рукам
Цепляться вяло за дверную раму, —
Поскольку два десятка шатких ног
Безбожно запинались о порог.
Кабатчик, обладатель шеи бычьей,
Их мутным взглядом сонно проводил…
Так, мыслю, должен сытый крокодил
Следить за ускользающей добычей.
Пора и мне податься вон и прочь:
Не принесла удачи эта ночь.
Рассвет уже, должно быть, недалек,
И начисто свободен кошелек
От медных денег. И, пускай крепка,
Вынослива шпионская башка,
Но сердце грозно прыгает в груди!
Жестокое похмелье впереди…
Тут угол моего воротника
Крутнула стариковская рука:
«— Ты за одежкой тщательней следи.
Совсем не бережешь ее, поди?
А ведь не грех бы, право, свой рундук
Исправней содержать, любезный друг:
Моряцкую одежку тратит моль
Треклятая…» И это был пароль.
5.
Нет, не пропала «ночь печали» втуне!
Я протрезвел, и нитку вдеть в иглу
Сумел бы… Из таверны выйдя врозь,
Мы канули в предутреннюю мглу,
А следующей ночью на молу,
Во мраке, снова встретиться пришлось,
Как мы уговорились накануне.
И подле мола нас обоих ждал
Двухвесельный, отменно ходкий ял, —
И мы укрылись через полчаса
На корабле… И ветер в паруса,
Подъятые немедля, прянул смело,
И море под форштевнем зашипело.
Фонарь на топе мачты не горит…
Уже направлен к западу бушприт:
Пора, пора покинуть поскорей
Испанию, владычицу морей!
__________
А посреди Бискайского залива
Нетороплива, царственно ленива,
Катила зыбь… Мы коротали путь,
Беседуя и выпивши чуть-чуть.
«…На совести моей доселе бремя:
Я ненавидел тамошнее племя.
А ведь священник повторял все время:
“Се люди, а не дьявольское семя!
Не их самих, но дикий их обряд
Искореняй: не знают, что творят…”
И впрямь! Ацтек навряд ли сознавал,
Что преисподний правит ритуал,
И рьяно служит собственным врагам —
Уродливым и лютым лже-богам.
А бесы кровь лакают, как вино —
И, полагаю, бесу все равно,
Кто именно ему наполнит чашу,
Кто повелит кровавому потоку
Обильно литься по земному лону!..
Язычника, что чтил Тескатлипоку,
Подмяли почитавшие Маммону,
Срамившие святую веру нашу.
В злодействах каждый был неутомим,
И в алчности никто не ведал меры.
Мы запятнали сущность нашей веры,
Служа не Богу, а себе самим!
Но Диас был меж честных единиц,
Что пред Маммоной не ложились ниц.
Ты слышал, полагаю, как Чолула
Весь день в крови языческой тонула?
Как лихо, полоумные от счастья,
Сдирали ожерелья и запястья
С искромсанных мечами теплых тел
Вояки наши? Всяк разбогател:
Стреляли в гущу воющей толпы,
Орудовали прыткими клинками…
И адскими казались маяками
Ступенчатые древние столпы —
Венчанные, как ночью, так и днем,
Неугасимым жертвенным огнем!
Где роскошь блещет, хищника дразня,
Беда придет, последует резня…
Мы и потом без дела не сидели:
Мы разоряли целых две недели
Злосчастный город: капища, дворцы,
Жилища жгли. Погибли все жрецы,
Вельможи, старцы, женщины и дети —
И ни лачуги не было, ни клети,
Где убивать оказывалось лень…
Все стихло на четырнадцатый день.
И снова, духом воинским воспрянув,
Мы двинулись. В горах, меж двух вулканов,
Каким жестоким ветром обдавал
Заснеженный угрюмый перевал! —
Но дальше, изобилие суля,
Цвела обетованная земля».
Старик, спиною опершись на шлюпку,
Разжег неспешно глиняную трубку,
И благовонное затлело зелье!
Вдвойне отрадным сделалось похмелье, —
Но лишь на миг... Суровый капитан
Был из числа достойных пуритан,
И гаркнул: «— Эй! На корабле моем
Не нюхаем, не курим, не жуем
Поганого табачного листа,
Которым ты свои сквернишь уста!»
И выпустил цепочку смачных слов
Касаемо прокуренных ослов:
По бранной части был он сущий гений,
А в строгости не делал исключений…
И бросил старец: «— Экая сноровка!
Не плачет ли по шкиперу вымбовка?»
«— А по тебе пеньковая веревка! —
Без промедленья грянуло взамен: —
Гляди! Сидит и курит, старый хрен!»
И старец пригорюнился впервой,
И помотал седою головой:
«— Какой стране, голубчик, ни служи —
Ты злобе служишь, глупости да лжи…»
6.
«— Весьма прискорбна участь бедолаг,
Забывших, что у стен бывают уши…
На свете столько топоров и плах!
Случалось, болтунов — увы и ах, —
Разделывали, как свиные туши,
За то, что с лоботрясом лоботряс,
Не помнивший о плахе и секире,
В общественном секретничал сортире:
Не ведал, что недобрый пробил час,
И верил свято, будто бы они
В просторном тихом нужнике одни…
Везде и всюду опасайся пугал!
Вот за таверной — хитрый тихий угол:
Пойдешь туда — журчи струей мочи,
Да чушь собачью вяло бормочи,
Не то смолчи: пыхти, кряхти — не боле…
Иначе, пташка, быть тебе в неволе:
Укромные удобны уголки
Для ставящих незримые силки.
И после я ни слова не сказал,
Пока не опустел шумливый зал:
Глухонемой доносчик, подлый хам,
Читающий отлично по губам,
Охочий до моих пустяшных дел,
Вблизи сидел, и нас глазами ел, —
Да оробел и задал стрекача,
Когда ребятки флотские, урча
От злобы, дружно двинулись в атаку —
Боялся угодить в ночную драку!
А в обществе притихшей матросни
Пароль промолвить? Боже сохрани.
Среди любых задир и пустомель
Найдется соглядатай… И берет
Его, мерзавца, только с виду хмель, —
И сядешь неминуемо на мель,
Коль скоро лишний раз откроешь рот…
И все же ты под утро услыхал,
Зачем к тебе прилип седой нахал».
«— А как же ты, кастильский дворянин,
От юных дней влекомый светлой метой,
Шпионом стал, доживши до седин,
И ветхий век влачишь на службе этой?
Пусть я шпион — я молод, я плебей…
Но ты? Не постигаю, хоть убей».
Я думал, делом грешным, что, стремясь
Вкушать и дальше огненную влагу
В тавернах, где безбожно задолжал,
Он, так сказать, лицом ударил в грязь,
И предложил испытанную шпагу
(Вернее, плащ потертый и кинжал)
Исконному лихому супостату —
И, видимо, за скаредную плату…
Любой ценой искать житейских благ
Нередко темный наущает князь.
Но ради них вставать под вражий флаг
Способна только истинная мразь,
У коей нет и не было души.
Эх, ты! За наши скудные гроши
Врагу в рассрочку душу продаешь?
Досадно: с виду — волк, по сути — вошь.
Да как ты мог, желая жалких выгод,
Из бедности сыскать подобный выход?
__________
«— Пятнадцать лет назад — и где? — в Париже!
(Французы нам, заметь, гораздо ближе
Ацтеков, и считаются достойней) —
Напропалую развлекались бойней
И перцу гугенотам задавали,
И гугенотам истину вещали
Клинки, и пистолеты, и пищали.
Да, выдалась в Париже ночь печали…
И осквернили ночь Варфоломея,
Бесовским наущениям нимало
Противостать не смея, не умея,
Как добрым христианам подобало!
Я был тогда в Париже, видел въявь,
Что учиняли… Нет, мой друг, избавь
От жутких описаний, сделай милость:
В ту ночь неимоверное творилось…
Как тушу освежеванной свиньи,
Разделывали тело Колиньи —
И мясом адмирала угощали
Друг друга; и лишь косточки трещали,
Покуда бедолагу адмирала
Свирепая орава пожирала.
В ту ночь печали не один католик
Нажрался человечиной до колик!
О, как они резвились в эту ночку!
И я решил: на прошлом ставлю точку
И крест, — и постараюсь в одиночку,
Безвластен, беден и отнюдь не млад, —
Предотвращать сему подобный ад…
Когда видал — и сам творил! — такое,
Что совесть не дает пожить в покое,
То предавай готовящих погром,
И почитай предательство добром.
Как хочешь, милый, так и понимай…
Пусть непохвально это ремесло, —
Но ты услышал про грядущий май,
И ведаешь урочное число.
И твой народ не сможет на кострах
Испепелять осатаневший враг:
По мере сил ему готовим крах.
А денег за шпионскую игру
И встарь не брал, и нынче не беру…
Готовьтесь к бою и молитесь Богу —
И в должный день обрящете подмогу:
Смутятся живодер и живоглот,
Зане дохнет на извергов Господь, —
И поредеет окаянный флот,
А уцелевших — легче обороть.
__________
Иль был он ясновидящим, иль нет,
Не ведаю. Но услыхал ответ
На мысли, что бродили в голове —
По крайней мере, на одну иль две.
И долог был ответ, и не был ясен…
Ужель болтливый сочинитель басен,
Пропившийся дотла кабацкий врун
(Споткнулся об алмаз его скакун!)
Коснуться хочет самых чутких струн
В шпионском сердце? Собеседник юн,
И жаждет хитроумный старый тать
Густую пыль ему в глаза пускать.
Зову на помощь огненную влагу,
Пузатую протягиваю флягу:
«Глотни-ка, старче». На глоток кларета
Не клал суровый капитан запрета.
А издали — попробуй, разбери,
Что за напиток плещется внутри!
«— Цвела обетованная земля,
Злосчастье обитателям суля…
Где роскошь блещет, хищника дразня —
Беда придет, последует резня!
Богатством хвастать попусту не надо,
Когда приходит в гости Альварадо…»
7.
«…Явился гость — и оробел хозяин.
На Каина другой сыскался Каин…
Средь озера на острове — столица.
На длинной дамбе — бронзовые лица,
И молвит царь приветственные речи…
Но дождались бы мы подобной встречи —
Торжественной и ласковой, — едва ли,
Когда бы по дороге не вселяли
В любое племя тамошнее страху,
Стреляя метко и рубя с размаху.
Нам отвели роскошные жилища,
Нам в изобильи подавалась пища;
Вкусней и крепче водки был мескаль —
О, сколь его прихлебывал Берналь!
(Не пробовал? Тогда зубов не скаль).
И вволю пили мы, и вдоволь ели,
И ритуалы местные успели
Ацтеки нам явить во всей красе —
Подозреваю, далеко не все…
И францисканец повторял все время:
“Се люди, а не дьявольское семя!
Не их самих, а дикий их обряд
Искореняй: не знают, что творят”.
Но, ритуалы местные кляня,
Берналь твердил иное: “Западня!
Видали нравы ласкового люда?
А лишь по дамбе путь лежит отсюда…”
__________
Сплеча мы судим, с маху осуждаем:
Кортеса часто числят негодяем…
Не лют он был, а в меру крут и строг!
Походу подвести иной итог
Он мыслил: обложить ацтеков данью, —
Да вовремя не сладил с нашей дрянью.
О, как столица золотом блистала!
Мы ахали: сколь желтого металла
Звенит на коже каждого вельможи!
И как вельможи с идолами схожи,
Что в полдень знойный от голов до пят
Сияют, и сверкают, и слепят…
И ропот раздавался: предводитель,
Вознаградить служивых не хотите ль?
Ужели мы сюда шагали зря?
Пора! Бери в заложники царя!
И тлело недовольство, словно трут…
А командира, сколь ни строг, ни крут,
И в порошок, случается, сотрут,
Не получив желанного куска,
Разнузданные, алчные войска.
И, внемля угрожающему шуму,
Велел Кортес: хватайте Монтесуму! —
Пускай Анауакская долина
Покорно выкупает властелина…
Да, так велел Кортес — и было так,
И выкуп заплатил Анауак:
Народ любил царя, а царь был трус...
И дело, мыслю, кончилось бы миром, —
Когда бы с нашим строгим командиром
Отряд не отлучился в Веракрус.
Когда бы не возглавил наше стадо —
Нет, нашу стаю! — хищный Альварадо...»
__________
«…В тот черный день, по черному обряду,
Ацтеки чтили идола войны.
Чудовищу служили до упаду
Вступившие в надежную ограду
Пред капищем бесовским плясуны —
Знатнейшие вельможи той страны.
Они плясали бодро и умело, —
И каждый разубрал нагое тело
Обилием запястий и колец,
Алмазов, изумрудов и жемчужин.
И каждый меднокожий удалец
Был в этот день всецело безоружен…
И было их ровнехонько шестьсот
На храмовом дворе. Исправен счет.
И Альварадо крикнул: “— Что глядим?
Там, наверху, клубится жирный дым,
И льется кровь ручьями с алтаря!
Там, угощенье дьяволу даря,
Несчастных губят, как на бойне скот, —
Там, наверху, трепещет и растет
Сердец, нещадно вырезанных, груда
Посередине жертвенного блюда!
А вы спокойно смотрите на танцы?
Вы что, не люди? Или не испанцы?”
Не знаю, был он прав, или не прав, —
Но знаю, что явил злодейский нрав,
Расчетливо науськал нашу свору:
“Ату!” — и ни единому танцору
Живым оттоль уйти не удалось…
Он с истиной Христовой мыслил врозь,
Бойцов толкая к смертному греху:
Жрецы почтили беса наверху,
А мы внизу — прости, великий Боже! —
По сути дела, учинили то же,
Что и жрецы… А после обобрали
Убитых у подножья теокалли.
Обожрались, казалось, белены!
И пусть моей там не было вины,
Пусть я меча не вынул из ножон
(О да, клинок мой не был обнажен!) —
А мнилось, кровь людская запеклась
На пальцах, и легла на душу грязь…
“— Пополнили свою ручную кладь? —
Съязвил Берналь. — Приелись тишь да гладь?
Оружие теперь на совесть ладь —
Не то уйдем в заоблачные дали…”
Да, близилось немало бед и мук:
Мы сами в черный день срубили сук,
На коем столь вольготно восседали».
8.
«…Греши, да не испытывай судьбы:
Судьба однажды встанет на дыбы.
Тем больше было дров, чем дальше в лес…
Столица загудела, словно улей,
И враз ацтеки взяли нас в осаду.
Но свежие войска привел Кортес,
И пособил — мечом, картечью, пулей, —
И мы держались три недели кряду.
Самоуправство наше покарать
Желал Веласкес, губернатор Кубы,
И в Веракрусе высадилась рать.
Но были этим ратоборцам любы
Отнюдь не верность, и отнюдь не честь —
Смекнули парни, что пожива есть,
И выгоду грядущую смекнули.
Посовещались и решили: что ж?
С Кортесом предстоит лихой грабеж,
А много ли с Веласкеса возьмешь?
И к нашим все каратели примкнули.
Двенадцать сотен свежих едоков
(А прежде было менее семи)
Привел Кортес — попробуй, прокорми…
Царя освободили от оков:
Немедля воззови к восставшим людям!
Но Альварадо положить успел
Народному терпению предел,
А пленный царь был робок, бестолков, —
И грянул рев: «Царю внимать не будем!»
И дрогнул царь, и сделал шаг назад —
И каменный в царя ударил град…
Запасы на исходе. Ждать нельзя…
Одна вела из города стезя —
По дамбе. Да на дамбу — ни ногой:
Дозволят сделать разве шаг-другой,
А далее — молись и жди конца!
На каждого испанского бойца,
На пехотинца и кавалериста,
Противников приходится по триста,
Четыреста — по тысяче, быть может! —
И ярость силу вражескую множит.
И на пути единственном — увы
И ах! — ацтеки выкопали рвы.
Мы поняли: пройдет немного дней —
И станет уходить куда трудней.
Уже тревожно молвят пушкари,
Что вскорости совсем иссякнет порох…
Уже грызешь на ужин сухари,
Коню даешь гнилой соломы ворох —
И чахнет конь. А где возьмешь овса,
Чтоб конские окрепли телеса?
Уже пугает каждый новый шорох…
Июньской ночью, под защитой тьмы,
Прорваться вон и прочь решились мы.
__________
И всяк решил: отсель не выйду нищим!
И звякало за каждым голенищем,
И лязгало вовсю в любом кармане
Богатство, запасенное заране,
И в озеро свалившихся оно
Влекло тотчас на илистое дно.
Да, золото — обуза из обуз…
Но всяк дурак волок тяжелый груз,
И всяк дышал, как утомленный пес…
Лишь умница Берналь четыре нес
Кусочка яшмы: яшма в той стране
Была во столь неслыханной цене,
Что золота потом купил мешок
Берналь, не надорвав себе кишок, —
А оступившись, в озеро упав,
Он вынырнул и выплыл, жив и здрав.
Да, мы валились в озеро недаром —
Нас провожали бешеным ударом.
Всесильный Боже! Пресвятая Дева!
Несметные ацтекские плоты —
Под пологом все той же темноты, —
Несли бойцов из городского чрева.
А те крушили справа, били слева,
Громили с тыла и разили в лоб!
А сколько сотен пленных брали, чтоб
Наутро, притащив их к алтарю,
Отпраздновать победную зарю
И жертвами попотчевать Денницу…
Да, мы вписали страшную страницу
В историю языческого края,
Сперва — громя, а после — умирая.
Браслеты, кольца, ожерелья, слитки
Мы растеряли в том ночном бою.
Увы, судьба ограбила до нитки…
А сколь несчастных отдали на пытки!
О, лишь наикрепчайшие напитки
Дают забыть на время ночь сию.
__________
На жертвеннике ближних губит жрец,
Не ведающий светлых, высших истин.
Да, он жесток — но все же не корыстен,
И грозный идол — не златой телец.
А европейский алчный удалец,
Лихой делец, безжалостный подлец,
Отнюдь не Бога — Сына и Отца, —
Но трижды проклятущего тельца
Всего превыше ставя и любя,
Сгубить готов и самого себя…
В ту ночь на дамбе сгинул каждый третий!
И поутру впервые прозвучали
Два горьких, тяжких слова: ночь печали.
Так ей и зваться в памяти столетий.
Никто ранений, мыслю, не избег.
На западный под утро вышли брег
Сумевшие — хвала и слава Богу! —
По дамбе проложить себе дорогу,
И, обессилев, рухнули тотчас…
Ацтеки не преследовали нас.
И бредил от усталости Берналь,
Шептал о чем-то еле слышно: “Жаль…”»
9.
«…И молвил мой незримый добрый гений:
“Уймись теперь, искатель приключений —
Их истинный тебе известен вкус!”
Я поспешил вернуться в Веракрус,
И ни браслетов, ни колец, ни бус,
Ни слитков тяжких не повез домой.
Уплыл, как прибыл: с нищенской сумой.
И тягостен, и долог век был мой…
И вот, седобород и седоус,
Гляжу, как море блещет за кормой…
В земных томленьях правды не ищи —
Иначе попадешь, как кур во щи —
Точней, в ощип. Земная правда — ложь…
Послужишь ей — и сгинешь ни за грош.
Не мысли, что, спасаючи страну,
Ты в ней искореняешь сатану.
По-доброму скажу тебе, пройдоха,
Что прав библейский царь: с покоем кроха
Дороже, чем пригоршня с суетой.
Соблазны должно попирать пятой.
Очнись, пока не поздно, стань спиной
К бесчеловечной суете земной».
И я сказал: «Но ведь на склоне дней
Ты вновь лицом оборотился к ней?»
И, коль земная правда — ложь и прах,
То молви: отчего ты не монах?»
«— Юнцом я был готов надеть кирасу…
А вот носить монашескую рясу
И мерить время чередой постов
Я и теперь, пожалуй, не готов.
Не снимешь рясу, будто латы, с плеч,
Когда еретиков понудят жечь».
«— Родился барсом, превратился в мышь,
И, кажется, плутаешь меж химер…
Ответствуй, седовласый лицемер:
Ужель тебе и впрямь любезны лишь
Покой душевный, выпивка и тишь,
Коль ты на службе нашей состоишь?»
«— Да… В Англии живет моя родня:
Любимая замужняя сестра
С детьми — и не хочу дождаться дня,
Когда в огне испанского костра
Погибель примет вся ее семья!
Не к вам, а к ней пошел на службу я —
И добрые поступки увенчали
Мой век земной — глухую ночь печали…
И нынче, не в мечтах, а наяву
За вожделенным отдыхом плыву».
__________
Плыви, мой друг… Земная правда — ложь.
Ты много знаешь. И не доплывешь…
10 ноября — 18 декабря 2021
Харьков