Весна спешит и солнце сквозь туман,
раздвинет облака и плюхнет светом,
и снимет жизнь намордники, наветы,
сдерёт всё то, что называет "тьма".
И жизнь-вокзал засунет в чемодан
единственно приемлемое – воздух,
а все страдания и боль, вину и слёзы
оставит в урне привокзальной...
Дар небес –
любить и петь, смеяться, куролесить,
с собой возьмёт – прекрасное не весит!
*
Эх, прогулка на продуваемой лоджии:
откуда-то с юго-запада облака –
летят, полуснежное, полудождливое множество,
две вороны туда-же, тоже желать, алкать.
Нынче часто против слова "гулять".
Если дождь – по-кошачьи в клубочек скомкана,
телефон только время от времени "плям",
что-то в личку плюхнулось – толку-то.
Вот и тычутся в лист слепые слова,
не запишешь – уйдут – что им снег и морось.
Небо – серый, нечёсаный, грязный овал.
Хоть уже не январский сгустившийся морок.
И мороку эту отстирываешь на нет,
как запятнанность застарелую трёшь упрямо,
знаешь точно – за ней голубеет свет,
нужный, важный, неистовый самый.
*
Горка плацебо: себя успокоишь, тебя.
Мокнет окно и кошка не видит птичек.
Утренний чай или кофе привычны,
бодрость приятные запахи пусть теребят.
Быт однороден: борщи и стирка... релакс –
ищешь прореху в сером облачном одеяле,
вязов культяшки, нет в ампутации благ,
боль фантомна, огромна, нага реальность.
И собираешь себя в этом колье и мялье...
Маски ковидные... вот бы ещё беруши,
чтобы не слышать слухов и разночтений,
чтоб сохранить здоровыми душу и уши,
город, в который вползает мрачная серость.
Медленно длится февраль, как вручную шов,
ждёшь окончания плена ковидного, зла,
чтобы прогулки средь первоцветов и... хорошо.
Руки исколоты и надоела игла,
слов, постаревших на год, бессчётный хлам.