Как будто в топке паровозной для постоянного движенья
пережигаешь уголь прозы, поддерживая настроенье.
Каким-то толком бестолковым припоминаешь смысл заветный
и время – неоплатным долгом неподотчётному мгновенью!
Страшишься всякого просвета, трясёшься за живот и спину:
чем больше есть, тем меньше в этом живого места сердцевины.
Так жить нельзя, я понимаю, но отказаться невозможно
от преисподней, где сгораю в трудах с эффектом наибольшим!
Но для чего, убив желанье, искать спасения в хотеньях
на пике всех переживаний в попытках первого прочтенья?!
Ноябрь-декабрь, как посторонний, возможно, что «тот самый третий»,
потусторонне отстранённый, открывшийся когда-то в детстве.
И не удариться ли в бегство, не представляя, чем ответить,
став наблюдаемым объектом с потерей точки наблюденья?! для постоянного движенья
пережигаешь уголь прозы, поддерживая настроенье.
Каким-то толком бестолковым припоминаешь смысл заветный
и время – неоплатным долгом неподотчётному мгновенью!
Страшишься всякого просвета, трясёшься за живот и спину:
чем больше есть, тем меньше в этом живого места сердцевины.
Так жить нельзя, я понимаю, но отказаться невозможно
от преисподней, где сгораю в трудах с эффектом наибольшим!
Но для чего, убив желанье, искать спасения в хотеньях
на пике всех переживаний в попытках первого прочтенья?!
Ноябрь-декабрь, как посторонний, возможно, что «тот самый третий»,
потусторонне отстранённый, открывшийся когда-то в детстве.
И не удариться ли в бегство, не представляя, чем ответить,
став наблюдаемым объектом с потерей точки наблюденья?!