Точно так, как в алхимии
Превращается олово
В благородное золото...
А не наоборот...
Представлялась мне жизнь
Генерала Ермолова
Чем-то ярким...
Что нас век за веком
Влечёт!..
19.02.2022.
Алексей Ермолов никогда не был официальным героем. Он не числится великим полководцем, как Суворов, его героизм в войне 1812 года вполне сравним с героизмом многих других русских офицеров – Багратиона, Раевского, Платова, Давыдова; Кавказ, куда его направили наместником, до него знавал Петра I и Котляревского, а после него – Паскевича и Воронцова. Он не был богат, как иные царственные вельможи, не обладал непосредственным влиянием на двор, как Потёмкин или Аракчеев, не сочинял стихов, хоть жил в эпоху Пушкина и Лермонтова, не выступал против монаршего режима, как декабристы. Именем Ермолова потомки не назвали ни орден, ни медаль. Однако именно Алексей Петрович, как никто другой, прославлен русским Парнасом, его, а не всесильного Аракчеева или даже великого Пушкина русское общество при жизни встречало, как императора; Ермолова, а не Паскевича, победившего в войне Персию, дворянство избрало руководителем Московского ополчения в Крымскую войну.
Безусловно, его образ мифологизирован, но то, что это была необыкновенной силы личность, признают и его сторонники, и его противники. В нём много исключительного: двухметровый рост на фоне тогдашнего мужского среднестатистического в 165 см, удивительная, воспринимавшаяся как противоестественная, дружба с сильными мира сего – с Аракчеевым, который писал: «Когда вы будете произведены в фельдмаршалы, не откажитесь принять меня в начальники главного штаба вашего», с Великим князем Константином, который называл Алексея Петровича «крёстным братом», с Багратионом, который звал Ермолова своим тёзкой, при том, что одного звали Пётр, а другого – Алексей! Персы считали его потомком Чингисхана, а сам он подчёркивал: «Аристократами можно назвать только потомков удельных князей, а все прочие аристократы не аристократы. И благодарю Бога, что я не граф и не князь, а просто Алексей Петрович, и под этим именем известен всей России».
Он говорил то, что не рисковали произносить даже приближённые к императору, его забота о солдатах и особое понимание воинской службы способствовали появлению на Кавказе солдат-«ермоловцев» спустя десятилетия его правления!
Он никогда почти не бывал болен, ни разу в жизни не был ранен, хотя прошёл десятки сражений, в том числе, в ближних боях, говорят, обладал чудовищной физической силой и мог одним ударом отсечь голову быка, мог предсказывать события – к примеру, за день до смерти генерала Кутайсова предсказал его гибель от пушечного ядра и, наоборот, долгую жизнь без единого ранения барону Остен-Сакену, который пройдёт 92 боя. Не случайно Ермолова называли то «таинственным генералом», то «сфинксом новейших времен» и даже «астральным пророком».
Между тем и сам генерал признавался в участии, мягко говоря, в странных событиях, которые трезвый ум назвал бы мистикой.
Журнал «Русская Старина» в 1875 году поведал историю, записанную со слов капитана артиллерии Николая Берга, который довольно часто общался с Ермоловым в последние годы его жизни.
Итак, весной 1859 года Николай Берг перед отъездом в качестве военного наблюдателя в Италию, где назревал вооружённый конфликт, зашёл попрощаться с Алексеем Петровичем, с которым, несмотря на почти 50 лет разницы в возрасте, был очень дружен. «Генерал, — писал Берг, — выслушал известие о моём отъезде с одушевлением, как если бы ему подлили в кровь молодости…
– Езжай, Коля. Езжай! Потом всё расскажешь. Как только вернёшься в Москву — сразу же ко мне… Слышишь? Буду ждать! Думаешь, не дождусь? Помру?.. Нет, Коля! Ещё свидимся. Непременно. Два года у меня есть».
А когда Берг возвратился в Москву, генерал поведал ему совершенно фантастическую историю, о которой Ермолов в молодости дал обет молчать 50 лет.
…Случилось это в 1809 году. Генерал-майору Ермолову, тогда человеку совсем ещё молодому, поручено было произвести некое служебное дознание в городке Жовтень Подольской губернии. Генеральская бричка долго тащилась по непролазной грязи, пока наконец Алексей Петрович не добрался до места. Запалив свечи, Ермолов разложил на столе привезённые бумаги, набил трубку и предался задумчивости… Вдруг повеяло будто бы сквозняком, пламя свечей согласно качнулось. Генерал поднял глаза. Посреди комнаты стоял некто — седовласый, «в мещанском сюртуке».
«Открой-ка чернильницу, — велел он Ермолову. — Чистая бумага перед тобою… Обмакни перо».
Сам не зная почему, генерал повиновался. «Мещанин» же, которого седые космы делали странно похожим на постаревшего льва, продиктовал первую фразу:
«Подлинная биография. Писал генерал от инфантерии Ермолов».
«Как? — мелькнуло в мозгу Ермолова. — Почему генерал от инфантерии? Ведь я пока всего лишь…»
А незнакомец между тем продолжал:
«Июля 1-го числа 1812 года Высочайшим указом назначен начальником штаба 1-й Западной армии…»
«Что за чушь? Не знаю я ни про какой такой штаб… И к тому же год сейчас девятый, а не двенадцатый!..» Рассудок его пытался бунтовать, но рука, будто живя собственной и подвластной лишь голосу незнакомца жизнью, выводила новые и новые строки.
«…в 1817 году отправился чрезвычайным и полномочным послом ко двору Фет-Али шаха…»
Седой диктовал, генеральское перо едва поспевало за ним. Долго ли, коротко ли всё это длилось — Ермолов не знал. Он утратил чувство реальности… Наконец на бумагу легло самое последнее: число, месяц и год его смерти.
«Вот и всё, — сказал „мещанин". — Теперь мы с тобою расстанемся… до времени. Но прежде ты должен обещать мне, что будешь молчать о сегодняшней нашей встрече ровно пятьдесят лет».
«Обещаю», — тихо вымолвил генерал.
Снова будто сквозняк прошелестел по комнате; пламя свечей качнулось, и прозвучало затихающее, чуть различимое: «Так помни — пятьдесят лет!..».
Минуту-полторы Ермолов сидел как в оцепенении. Затем, очнувшись, резко встал и рывком распахнул дверь в соседнюю комнату: попасть в ермоловский кабинет можно было только через неё. Писарь и денщик, совсем, было, расположившиеся ко сну, воззрились на генерала в искреннем недоумении. «Седой?.. Никак нет, барин! Вот вам истинный крест, никто тут не ходил… Да и кому ж ходить, ежели наружные двери давно заперты?»
Ермолов вернулся в кабинет, ещё раз перечитал написанное, осенил себя крестным знамением и погасил свечи…
«Честно признаться, — писал потом Берг, — я по первости не поверил ермоловскому рассказу, сочтя его старческой смесью фантазий с отдалёнными воспоминаниями… Генерал, однако ж, угадал мои мысли. Не говоря ни слова, он выложил передо мной листы — те самые, которые достал ещё раньше из ящика своего стола…».
Жёлтый цвет бумаги говорил о солидном её возрасте. Почерк был несомненно ермоловский, по-молодому твёрдый, хотя чернила изрядно выцвели. «Подлинная биография…» — прочёл Берг. На последующих пяти страницах повествовалось о жизненном пути Ермолова, о его вынужденной отставке, «московском» периоде, о Крымской войне, воцарении Александра Николаевича… В сильнейшем волнении Берг уже начал читать о предстоящей крестьянской реформе, но генеральская ладонь заслонила вдруг последний абзац.
«Это ты потом прочтёшь. Ну… знаешь когда».
Некоторое время оба молчали. Затем капитан спросил:
«Алексей Петрович… А вы б узнали сейчас того „мещанина"?»
«Ещё бы! Так полвека и стоит перед глазами».
«Ну и… Каков же он из себя?»
Генерал с усмешкой тряхнул седой шевелюрой:
«Видишь эту гриву? Так вот я и есть — Он».