Реликвия, подлинные записки жены офицера
ВАЛ ЧИНГИСХАНА
- А сейчас будем переезжать вал Чингисхана, - сказал солдат-водитель старенького грузовика, везущего моего мужа и меня к новому месту службы – радиолокационную роту, в нескольких километрах от границы с Китаем. Мы держали путь из Забайкальска, что в тридцати километрах до конечной точки нашего путешествия. С нами была и наша полуторагодовалая дочь.
Степь разливалась под колесами безбрежным морем. Подсознательно я ощутила, что уже от этой степи никуда не деться. Да так и случилось на долгие годы. Но я и не подозревала, что эпоха суровых кочевых воинов – завоевателей переплетется с нашей судьбой.
Огни костров, затоптанное и вновь поднимающееся жесткое разнотравье под лошадиными копытами много столетий назад, тогда. Шелест и гул ветра тогда. И шелест, и гул ветра в восемьдесят первом. В веке двадцатом.
О том, что мы будем переезжать вал Чингисхана (вал Чингисхана!) солдат предупредил заранее. Вал оказался небольшой возвышенностью. Машина, слегка запнувшись, преодолела его.
Недалеко от роты на забайкальских сопках стояли станции с локаторами, вращающими антеннами - ушами, улавливающими воздушные цели. Почти рядом с ротой обмотанная колючкой - первая полоса приграничных укреплений. Во вскопанных рвах рядом с ротой часто бегали и играли офицерские дети. На китайской стороне проезжали машины, размером схожие с маленькими черными муравьями.
СТЕПНОЙ БЫТ
Привычная убогость ротных жилищ, раскиданных по забайкальским степям, встретила нас.
Одноэтажная деревянная казарма, обложенная белым кирпичом. Поговаривали, что до Великой Отечественной войны в ней держали лошадей. На них объезжали границу на заставе. Говорили и то, что перед войной весь личный состав пограничников вместе с семьями был вырезан вражескими лазутчиками. Кровавые подробности… Но то было давно, в озаренном войной прошлом. Подобного не могло случиться, думалось нам. Будущее лучезарно, прекрасно. Разве могло быть иначе. Молодость – а мы все были молоды – расцвечивала жизнь радужными красками.
В сотне метров от казармы – дома офицерского состава. Два дома на восемь семей. Один, одноэтажный, обложен белым кирпичом. Второй – двухэтажный, черный от времени, казалось, что он вот-вот рассыплется, а на чердаке - бесчисленная стая голубей. Когда дочь увидела его как-то на фотографии в Интернете в посте офицерского сообщества, то не смогла сдержать слез. Нет, не от радости, а от щемящей жалости к его убогости.
Блохи, заводившиеся в голубином помете, весной, когда все оттаивало, ссыпались с потолка, проникали сквозь щели.
На голубей офицеры ставили силки. Из голубиного мяса получалось вполне съедобное блюдо, чем не куропатки! И мы ели, и дети наши ели. Офицерский продуктовый паек на месяц состоял из набора различных продуктов. Мяса полагалось шесть килограммов на месяц. Но куски были далеко не филейные, костлявые…
Ближайший населенный пункт с магазинами - село Абагайтуй – в семи километрах. Фельдшерский пункт – там же. Пешком туда запросто не сходишь, а машина в роте одна. Функций, возложенных на нее, множество: прежде всего - поддерживать в боеготовом состоянии роту. А уж потребности семей офицеров на последнем месте. Так выходило.
Раз в месяц, а иногда и раз в полгода приезжала автолавка с китайскими яблоками и грушами, венгерскими огурчиками, югославской ветчиной в банках. Это был праздник для офицерских семей. Привозили и дефицитные вещи. Всего на всех не хватало. Как правило, в каждом подразделении существовала так называемая «лавочная» комиссия, контролирующая очередь. Продукты и дефицитные вещи распределялись между семьями.
В офицерских квартирах никаких «удобств». Топили привозным углем печи, раз в неделю приезжала латанная-перелатанная «водовозка», женщины выстраивались в очередь и носили в ведрах воду, выливая их в двухсотлитровые бочки – непременная принадлежность каждой квартиры. Сколько ведер заносили, столько и выносили после стирки, уборки.
Вечером мерцали в окнах свечи, так как были перебои с подачей электроэнергии.
- Свет дали! - радовались дети, когда он появлялся.
Однажды упал в степи столб, от которого тянулись провода в нашу роту. Стоял жаркий август. Пришлось офицерам соорудить на улице самодельную печь, где женщины готовили еду по очереди.
Столб электрики не устанавливали целый месяц. Пока мы от отчаяния не отправили телеграммы в Читинский обком партии и в столичную газету. Партия и «четвертая власть» в восьмидесятые годы были весьма действенной силой.
Прожила наша семья там около восьми лет.
СЛУЖБА
Мужья пропадали на службе практически круглые сутки с небольшим перерывом на сон. Сутки складывались в боевое дежурство. Офицеры защищали воздушное пространство Родина, были ее щитом. Если случались неполадки на радиолокационных станциях, техника чинилась до победного конца без сна и отдыха.
В краткие перерывы отдыха офицеры приходили домой, мылись над тазиком под рукомойником; баню в роте топили раз в неделю, летом мылись под самодельными уличными душами. Но вдруг звонил телефон, или прибегал посыльный: вызывают на службу! Отдых отменяется!
Муж командовал ротой. Командиром его назначили, когда ему исполнилось 24 года. И, как все командиры, он решал бесчисленное количество задач.
Главная - боевая готовность роты, охраняющая границы Родины. Непременное условие - засекать любую воздушную цель, следить за ее передвижением.
Помню, что муж говорил, что боевая готовность роты - номер один. Это самая высокая степень боевой готовности. За минуту отслеживалось до ста(!) воздушных объектов, так называемых целей, которые надо было обнаружить, «вести», не терять, докладывать об их передвижении на вышестоящий командный пункт.
Технику - материальную часть, обеспечивающую зоркость, следовало поддерживать в боеготовом состоянии. Постоянно проводить занятия с солдатами и офицерами по распорядку, и чередовать их со строевыми смотрами, стрельбами.
Традиционно офицеры с солдатами играли в футбол - любимое мужское развлечение! Спустя много лет вижу в «Одноклассниках» сослуживцев нашей роты на черно-белых фото: вот они молодые, отчаянно молодые, смотрят в объектив камеры, облепив самодельные футбольные ворота; или вытянулись в строю на фоне безликого степного пейзажа…
Бытовые проблемы были неотъемлемой составляющей ротной жизни: солдат - накормить, раз в неделю поменять им постельное белье, увезти его в прачечную, привезти для роты продукты, ремонтировать казарму, поддержать порядок в ней и на территории роты. В то время солдаты не только задачи боевого дежурства выполняли, но и белили, красили, ремонтировали казарму.
Нагрузки…нагрузки…нешуточные…
На предыдущем месте службы – в раскинувшемся в самом сердце степи г. Нерчинске, в должности оперативного дежурного мой муж, как-то полгода заступал на дежурство через сутки по очереди с другим офицером. Сутки (сутки!) в напряжении, без сна на командном пункте, когда почти беспрерывно в воздухе воздушные цели, которые надо вовремя засечь и вести… Затем домой… спать…. И снова – подъем…на дежурство…
В штатном расписании в подразделении такого уровня предполагается наличие трех оперативных дежурных. А тогда - в конце семидесятых - только через полгода прибыл в войсковую часть третий оперативный дежурный. Выдерживать «тяготы военной службы» помогала молодость. И чувство долга.
И дома в Абагайтуе телефон-вертушка звонил часто. И днем, и ночью. При условии, что муж находился дома в тот момент.
Так и служили. Ни слова ропота от мужа я никогда не слышала. Наш друг, полковник в отставке, приехавший помянуть моего мужа, скончавшегося от третьего инфаркта, говорил, как он ему дорог, и вспоминал нашу молодость.
Степные дороги – были и его дорогами тоже. Он тоже начинал свою службу оперативным дежурным в г. Нерчинске. Мне до сих пор звонят сослуживцы мужа. В соцсетях в Интернете поздравляем друг друга с праздниками.
РЕЛИКВИЯ
А наша семейная реликвия хранилась до поры до времени в раскопах вала Чингисхана. Почему-то слово «реликвия» ассоциируется у меня со словом «реквием». Реликвия – овеществленная память прошедших лет, веков, событий. Реквием – скорбно-торжественная память по покинувшим нас, ушедшим в мир иной, донесенная в стихах, музыке. Совпадает не только некоторое буквенное обозначение понятий, но и смысловое их выражение. «Ре…рек» - река времени, поглотившая их…
Как-то раз, углубляя яму в нашей приграничной роте, солдата почувствовал, что под лопатой что-то звякнуло, он выкопал, а потом передал моему мужу металлическую бляху, как потом выяснили, оказавшуюся частью конной упряжи, по виду очень древней, примерно эпохи Чингисхана, как подумалось нам. В круглом металлическом ободке стилизованный всадник на коне целился из лука в невидимого врага, Разглядывая сейчас эту деталь конной упряжи, нахожу новые подробности виньеток и узоров. Сгнили кости лошадей, носящих эту упряжь, а на земле живут потомки человека, выковавшего ее. Нестареющий всадник все мчится сквозь века.
С тех пор этот кусок металла, оформленный человеческим ремеслом, переезжал с нами с места на место.
ЯМЩИК
Еще со времен службы в Нерчинске у нас был будильник с мелодией.
Он вызванивал как по заказу «Степь да степь кругом…», про ямщика, замерзающего в степи, про его несчастную долю в пустынной местности, где и пешего и конного редко встретишь. В редконаселенной местности. В девятнадцатом веке.
Когда мы приехали в Абагайтуйскую роту, нам рассказали, что совсем рядом на дороге, ведущей из поселка Забайкальск в город Краснокаменск, с урановыми рудниками, ( впоследствии олигарх М Ходорковский отбывал там наказание уже в двадцать первом веке) - зимой замерз врач из Забайкальска.
Его машина сломалась на пути в Краснокаменск в сорокаградусный мороз, сотовых телефонов тогда и в помине не было. Он жег колеса, пытаясь согреться, надеясь, что, может быть, кто-то проедет по дороге, но мимо так никто и не проехал... То же могло ожидать и ротную машину, случись какая-нибудь непредвиденная поломка в дороге.
А машина в роте была старая, часто выходила из строя.
Когда в феврале 1983 года муж повез меня в родильный дом Забайкальска - мы поехали за сутки до моих предполагаемых родов – краем глаза я увидела, что он взял с собой пистолет. Готовился ко всяким непредвиденным ситуациям.
Машина останавливалась в степи раза три. Солдат открывал капот, латал машину, слава степному Богу! - машина опять заводилась, мы ехали дальше. В Забайкальске на следующий день у нас родился сын.
В роддом ко мне никто не приходил: мужа не отпускали со службы, хорошо, что четырехлетнюю дочь приютили соседи по офицерскому общежитию.
Роды принимала молодая фельдшер. Если бы у меня были какие-то осложнения, то вызвали бы врача в роддом. Все обошлось. Помню соседок по палате, помню, что они рассказывали, что в роддоме была какая-то санитарка, прикладывающаяся к бутылке. Как оказалось, она и младенцев помогала пеленать, а однажды – сарафанное радио рожениц донесло - перепутала ведро для мытья посуды с ведром для мусорных отбросов.
ИСПЫТАНИЯ
Жизнь в нашей приграничной роте текла своим чередом. Мужья служили, жены растили детей; в Новый год в солдатской казарме наряжали елку, дети читали под елкой стихи.
Наш молодой, симпатичный замполит Коля восхищался, как моя дочь, а ей тогда было три года, читала четко и без запинки длинное стихотворение С. Михалкова «Я сегодня сбилась с ног, у меня пропал щенок…». Читала звонко, с выражением… Длинное для ее трехлетнего возраста, да и для детей постарше…
К праздникам мы выпускали шуточные газеты для семей военнослужащих. Я еще в детстве в десятилетнем возрасте выпускала для соседей газеты в нашей коммунальной квартире. И наши соседи сохранили их. И в роте я писала тексты, соседка Алина из Вильнюса иллюстрировала.
Перед Новым годом ротная машина – о, радость!- возила семьи офицеров за сто километров от нашей роты в город Краснокаменск.
Там было, как тогда говорили, «московское снабжение». Еще бы, город населяли люди, работающие на урановых рудниках, пользующиеся особыми привилегиями. Мы покупали в Краснокаменске всякие вкусности и подарки к празднику.
Сын до сих пор вспоминает купленную там игрушечную железную дорогу, сделанную в ГДР (Германской Демократической Республике). Такого изобилия товаров на магазинных полках тогда и в помине не было, каким оно было в Краснокаменске.
Как я уже упоминала, через двадцать с лишним лет Краснокаменск станет местом заключения олигарха М. Ходорковского.
Рядом с нашей ротой протекала река Аргунь по приграничной территории за полосой укрепления. Знакомые пограничники –офицер офицеру всегда поможет! -разрешали рыбачить нашим мужьям в реке время от времени.
Рыбалка там была знатная. Рядом с детской песочницей у ДОСов (домов офицерского состава) установили большое колесо от трактора К-700. В него выливали свежий улов. Женщины подцепляли на обед снулых здоровенных карасей. На горячей сковороде караси просыпались, начинали извиваться, подскакивать…
Мужу пообещали в скором времени перевод на новое место службы. В недобрый час и недобрый день наш ротный грузовичок повез постельное солдатское белье в прачечную. Старшим машины был наш замполит Коля. Кроме водителя-солдата, в машине был еще один солдат. Но назад все они уже не вернулись…
На дороге им встретился трактор К-700, с огромными колесами, управляемый пьяным водилой. Он врезался в ротную машину, она перевернулась, загорелась. Двери машины заклинило. Коля и солдаты сгорели заживо. А убийца-водитель сбежал с места преступления. Даже не попытался помочь. Потом уже его нашли и осудили. На заседании суда, вспоминал муж, в зале перешептывались жалостливые бабы: « Он же пьяный был, как его судить!»
Приезд несчастных родителей погибших, комиссии из вышестоящих штабов – все, как в кошмарном сне… Мы оплакивали Колю и солдат… В роте работали многочисленные комиссии. Муж днем и ночью, не смыкая глаз, встречал и провожал комиссии, родителей, грипповал, у него поднялась температура. Грипп дал осложнение на сердце. И три его инфаркта, до последнего, прервавшего жизнь, были еще впереди.
Мы прожили в Абагайтуе еще четыре года. После страшного ЧП, ни о каком переводе мужа к новому месту службы не могло быть и речи. Армейское правило – за все отвечает командир! Самое страшное, что людей не вернешь!
МОНЕТА
Жили мы вчетвером в десятиметровой комнатушке, была еще кухня-прихожая. Печь дымила, забивалась сажей. Часто приходилось прочищать дымоход.
Навещали нас в Абагайтуе родители. В один из приездов отец мужа подарил детям для забавы монетницу. В ее разнокалиберные углубления вставлялись монетки разного достоинства.
После их уже отъезда - и как мы не уследили! - исследуя монетницу, трехлетний сын буквально на наших глазах проглотил монетку самого большого достоинства - 50 копеек. Хорошо, что не вдохнул! Монетка застряла у него в пищеводе. Надеялись, что выйдет естественным путем. Ан нет. Мы повезли его на единственной ротной машине, полученной взамен сгоревшей, но тоже какой-то проблемной, в Забайкальск. В машине было жарко, ее трясло на ухабах, страх за ребенка застилал глаза.
В Забайкальске врачи не смогли извлечь монету, мы повезли сына в Шерловую гору, там монетку только еще глубже затолкали, пытаясь вытащить.
Наконец после всех мытарств медики позвонили в детскую больницу в Читу, чтобы нас там приняли. И муж довез меня с сыном до железнодорожной станции.
В Чите – столице Забайкальского края - операция прошла быстро и успешно. Монету извлекли под наркозом.
Монету врачи оставили в своем «музее» извлеченных инородных предметов хирургическим путем, а так она непременно стала бы, если бы не реликвией, так своего рода нашим талисманом.
Злосчастную монетницу мы выкинули!
Всегда красной подспудной мыслью был страх за детей, когда они заболевают, а машины скорой помощи в Абагайтуе нет и в помине, когда и до фельдшерского пункта в Абагайтуе добраться-то большая проблема. Когда личных машин у офицеров не было. Бесконечные когда…когда…
Когда кругом степь без конца и края. Дети играют недалеко от ротных домов. Полынь…степные клещи…Однажды клещ заполз шестилетней дочери в прическу – конский хвост. Присосался. Обнаружили его во время мытья. Благо дети могли плескаться в детской ванной! Осторожно вытащили. Но он успел все же присосаться. На шее дочери вздулась шишка.
Удачное совпадение: мы отправились в отпуск. В детской поликлинике врач взяла шестилетнюю дочь за руку, стала водить из кабинета в кабинет. От одних специалистов к другим. Меня предупредили, что похоже все на опасную болезнь крови – лейкоз. Мы ходили по кабинетам, а сердце мое сжималось от боли.
Врач-хирург выписал антибиотик. За пять дней шишка значительно уменьшилась в размере. И вердикт хирурга – клещ занес инфекцию, поддающуюся лечению. Счастье…Облегчение…
Дочь пошла в первый класс в с. Абагайтуй. Утром ротная машина увозила ее и других ребятишек в школу. После занятий чаще всего им приходилось ждать по два-три часа, когда их заберут домой: машина была в разъездах по многочисленным ротным делам. Я устроилась работать в школу, пользуясь моментом, а сына определили в местный детский сад. Он был слишком мал, чтобы терпеть, когда приедет за ним ротная машина, заливался слезами. Дочь терпеливо ждала.
«ТРИАНОН»
Дети подрастали. Текли дни за днями, то привычными и спокойными, то трудными, где шло постоянное преодоление бытовых трудностей, детских болезней. А однажды летом я с детьми поехала к маме консультироваться с врачами: у сына была непереносимость цитрусовых плодов, зудящая крапивница терзала его, даже если он находился рядом с лимоном, например. Видимо, от меня передалась склонность к аллергии. Только я с полынью рядом не могла находиться: чихала, носовой платок не просыхал. А она у нас росла в изобилии под окнами, в степи...
В поезде дети носились по вагону, и улыбающиеся китайцы, которых много в поезде Забайкальск – Москва, подарили им конфеты, я в свою очередь угостила конфетами китайцев. Они растрогались и подарили мне сувениры - автомобильные брелоки.
Завязалась ничего не значащая беседа. Китайцы изъяснялись на ломаном русском языке.
Все бы ничего, но когда я вернулась после поездки в роту, то как-то на скамейке перед нашим домом, поделилась о брелоках, подаренных китайцами в поезде, да еще и поднесла брелок к губам со словами: «Трианон, Трианон!» Тогда шел по телевизору детективный сериал по книге Ю. Семенова, а Трианон – это был позывной шпиона.
На скамейке сидели наши женщины. И офицер З.
Очень скоро в роту приехал с проверкой работник особого отдела, курирующего нашу роту. Вызвал меня на беседу. Попросил рассказать о поездке, знакомству с китайцами, и – показать брелоки. Я смекнула, кто сообщил особисту о приключении в поезде, и написала в объяснительной записке, что рассказала офицеру З. о брелоках.
Офицер особого отдела внимательно прочитал объяснительную, попросил, чтобы я переписала ее, не упоминая, кому я рассказала о сувенирах, подаренных китайцами. Но так как, видимо, ничего предосудительного и угрожающего безопасности нашей страны проверяющий в брелоках не обнаружил, все таким образом и закончилось. «Я иркутян не трогаю».- пошутил он. Я в Иркутске родилась.
А брелоки нам так и не понадобились, у нас еще тогда не было машины. Не пригодились они нам и в качестве реликвии.
Но я никому не рассказывала о металлическом всаднике, целящегося из лука в невидимых врагов…
Когда мы уезжали на новое место службы, я всегда уходила из нашей квартиры последней. У меня была тайна: когда я прощалась с жильем на местах нашей службы, то кланялась дому.
И я поклонилась всем углам в доме, нашей дымящей печке; как бы она не дымила, а все же обогревала нас.
На новом месте нас ждали новые извивы судьбы: и падения, и взлеты… Муж стал командиром батальона, и батальон занял первое место среди других батальонов бригады.
Начались «лихие» девяностые, драматические события. Радость, горе. Все пополам. То тучки, то солнышко…
Уже потом, только после службы мужа, уже в Красноярске, сослуживец по краевому военкомату, интересующийся старыми вещами, показал нашу реликвию антикварному оценщику. Мнение же последнего - особой ценности реликвия не представляет. Вот если бы были еще две недостающие детали от упряжи, то значимость ее возросла бы во много раз.
Может быть, когда-нибудь эти недостающие детали выкопает какой-нибудь кладоискатель, исследуя теперь уже далекий от меня вал Чингисхана.
20.05.2012.