«Bonum vinum laetificat cor hominis»
Доброе вино веселит сердце человека.)
В мрачном и сыром подземелье ярко горел грубо слепленный из кирпичей старый камин. По стенам, добавляя света, пылали четыре факела, а прямо на потолке, настраивая здешних посетителей на духовный лад, была искусно нарисована закопченная фреска изображавшая голого орущего грешника, которого двое красноглазых, рогатых чертей скаля зубастые пасти волокут к кипящему над костром огромному, бурлящему чану.
На двухъярусном верстаке, основательно сколоченном около стены, лежало с дюжину приспособлений, от одного взгляда на которые обычного человека неминуемо бросило бы в дрожь, а иным впечатлительным дамочкам, иногда не по своей воле заглядывавших на этот огонёк, обморок был непременно гарантирован ещё до того, как данные пилочки, щипцы, молоточки вонзились бы в нежную женскую плоть.
Что поделать — пятнадцатый век, Испания, самый расцвет инквизиции. Попавших сюда ждала незавидная участь, а шансов выбраться не было вовсе, разве что именным указом короля приговоренного избавляли от пыток. Но такие чудеса случались очень редко, так что подвешенный на дыбу дон Астольфо де Салье иллюзий не питал, но тем не менее упорно молчал, пока двое монахов наворачивали на барабан верёвку.
Наконец в суставах треснуло и руки прокрутились, а сам же наказуемый обмяк и повис, словно мешок с дерьмом.
Два ведра воды кое-как привели Астольфо в чувство, когда сидящий в уголке писец, водрузив на кончик ястребиного носа очки, ровным голосом прочитал с жёлтого свитка:
«А ще отзывался поносно о Папе Римском, о служителях Господа нашего Иисуса Христа, а также о деве Марии нецензурно. Да с похабством непомерным о святой матери Инквизиции. Чему было много доказательств, а также есть сведения, что сии непотребства дон Астольфо де Салье, бывший виконт де Салье оглашал прилюдно на площади, при стечении бедняков, крестьян и подмастерьев, внося в умы слушавших великую смуту и отвращавших речами пакостными чернь от церкви. Стало быть, этот еретик является прислужником диавола, равно как и его напарник, имя которого надлежит узнать у Салье любым способом, на что я, великий инквизитор Испании Томас де Торквемада даю полное разрешение.»
— Назови имя сподвижника своего и я гарантирую тебе лёгкую смерть, — меланхолично проговорил писец.
Беднягу сняли с дыбы и положили на стоявший в центре камеры стол. Крепко привязали веревками искалеченные руки и содранные до кости лодыжки. Затем один из служек вытащил из камина раскалённую кочергу и невозмутимо принялся прижигать узнику пятки. Тот заорал, по подземелью распространился запах палёной плоти, и писец, скривившись, надвинул на свой шнобель плотный платок.
— Будешь говорить? — подошёл к Астольфо мужчина и неожиданно схватив с верстака кривые щипцы, засунув их в распахнутый от боли рот, принялся медленно выдирать несчастному зубы, время от времени стряхивая их на землю. Кровь из разодранных дёсен полилась бедняге в горло и он едва успевал её глотать, пока не отключился от боли. Наконец поняв, что истязаемый находится без сознания, писец спокойно вернулся на свое место.
Картина неожиданно поменялась, когда в помещение вошёл маленький сухонький старичок, одетый в коричневую рясу с массивным католическим крестом на длинной серебряной цепи, висевшим на худой старческой шее.
— Как продвигаются наши дела? — с иезуитской улыбкой подошёл к оторопевшему писцу старичок и незаметно показал ему увенчанный вензелем i массивный перстень.
— Ваше преосвященство, — бухнулся наземь служитель, — молчит, окаянный! Уж и так пробовали, и эдак. Без толку! Не казните, прошу!
— Ну, ну. Не надо так убиваться, друг мой, — с той же ангельской улыбкой поднял писца с полу дедуля. — Ты ведь не сомневаешься в силе Господа нашего? — тот истово осенил себя крёстным знамением. — Вот и славно. А засим иди и отдохни от трудов праведных. Да и помощников своих забери, я и один справлюсь. С помощью Бога и святой молитвы.
Дождавшись, пока его предшественники улетучатся из каземата, Игнатий де Лойола радостно потёр сухонькие ладошки и достал из внутреннего кармана объемистую флягу с вином. Изрядно отхлебнул. Затем выбрал на верстаке подходящие для этого дела пассатижи и ловко прищемил бедняге правое яйцо, правда до времени сильно не давил.
По своему генеральскому статусу Игнатий уже давно был не обязан проводить дознания самолично. Но иногда словно какая-то искра в груди загоралась, и его неодолимо тянуло в эти кромешные подвалы, где лет сорок назад, будучи тридцатилетним монахом, он не без успеха осваивал профессию инквизитора. Сам процесс был сродни достижению экстаза, и чем сильнее страдал еретик, тем большее наслаждение получал Игнатий…
— У тебя на попке тоже рыжие волосики есть? — последовал невинный, вроде бы, вопрос.
— К несчастью, да-а, — фальцетом протянул прищученный пассатижами за яйца детина.
— Ну почему же к несчастью, малютка, — по-акульи улыбнулся священник, потрепав по небритой роже клиента, — мне, например, щекотка в своё время была очень по нраву, а во время процесса соития заводила, пожалуй, не меньше, чем сам процесс.
С этими словами мужчина выложил на стол, больше напоминавшую саблю, внушительных размеров опасную бритву, — мой Ганс как раз один из лучших специалистов в городе по подбритью интимных мест. Ты представляешь, котик, — вдруг неподдельно оживился дедуля, — к нему на приём записываются аж за полгода, а всё потому, что ручонки у него золотые. Ганс, детка! — наконец громко позвал Лойола, — ну где же ты застрял, мы тебя ждём.
В это время из встроенного в шкаф нужника раздался шум спущенного сливного бачка, и на сцене появился качок, всем своим видом напоминавший гоблина из детских страшилок. Детина был полностью обнажённым, под два метра ростом, с бугрящимися мышцами на руках и груди, и с бьющим при ходьбе по ляжкам невероятных размеров мужским достоинством.
— Каков, а? — похвастал экзекутором наставник, словно это было его родное чадо.
Бедный Астольфо, тоже не страдающий от дистрофии, на его фоне выглядел мальчиком-балеруном, стоящим перед матёрым молотобойцем.
— Дитя моё, помоги парнишке, а то видишь, у него руки связаны, — просящим тоном проскрипел монах, и Ганс, улыбнувшись устрашающей пастью нильского крокодила, быстро стянув путы, схватил беднягу поперёк пояса, содрал остатки одежды, и, припечатав к столу животом, с плотоядным урчанием принялся намазывать беззащитную жопу хозяйственным мылом, а когда схватил наконец опасную бритву — пленник треснул, как сухое полено.
— Это был Исидор! Исидор же Вилье, я вам говорю! Уберите от меня эту гориллу, я вас умоляю!
— Ну, ну, — похлопал его по намыленному заду подошедший Игнатий. — Зачем же было упираться и вводить кротких мирян во искушение. Сказали бы правду сразу — и Гансу пришлось бы вернуться к рукоблудию. Впрочем, вы же понимаете, что ваши слова несложно проверить, и в зависимости от результата, процесс бритья будет продолжен или мой крошка будет вынужден обойтись собственной пятернёй. Так что выкладывайте подробности, да побыстрей. Я сегодня ещё не обедал, а в моём возрасте к приёму пищи нужно относиться очень серьёзно. Я, знаете ли, не хочу уйти в мир иной от запора.
Через полчаса, самолично записав и оформив показания еретика, счастливый, словно любовник после соития, Генерал ордена иезуитов Игнатий де Лойола тихо и незаметно покинул подземелье, нисколько не заботясь о будущем пленника.