Вере Хистиевой
Почему я думаю, что всё ещё жив,
И что делать, если уже умер?
Мои весёлая боль, радостное безразличие –
Покажитесь,
Что ли,
Залатайте в груди дыру.
Тьма накрыла ненавидимый прокуратором город. Что вынесет он из этих сумерек,
И вынесет ли своё бытие, не свихнувшись,
Сохранив звезду, пару политических друзей и религиозных подруг?
Какая-то злая немощь бродит по улицам нынче,
Овладевает нами,
Сношает в самую душу,
Как голодный моряк
Портовую шлюху: жадно придушивает
Большими, неотёсанными руками
И ими же лезет, лезет, срывая с сердца хреново застёгнутый лифчик.
Это – экзистенциальный ужас
Вперемежку со смехом Гоголя
(До злобы русским, до гадливости знакомым)
В миг, когда вера в то, что некуда ещё хуже,
Сменяется осознанием: хорошего-то было много.
Оно было, оно прошло,
И теперь сумбурным, отстранённым, жестоким и серым комом
На автора и читателя катится будущее.
Катись, родимое: пускай тебя не ждали –
Ты поступило по-мужски и заглядываешь само.
Междометия да помогут нам, жалким, без причин ликующим.
Остановить бы время и полюбоваться секундой,
Посмотреть на ближние дали,
Главное здесь – не повторить ошибок прошлого,
Не повторять прошлого
И не вспоминать о главном.
Где она, эта ваша искренность,
Которую во мне не видят?
Мы – актёры, причём играем довольно скудно.
Мы – объяснимы и нереальны,
Как в двадцать втором фильм с видика,
Наше дело правое – с надеждой дышать на ладан,
Каяться, стегая себя тонкими плетьми нервов,
В надежде почувствовать истинный смысл быта,
Ведь нет большей радости заиндевевшему, чем быть первым
За общее дело до жизни толпой избитым.