Дети… Дети — цветы жизни. Сладкие дети… Аппетитные дети… Нет-нет, я ни разу не педофил. Дети — цветы войны. Гадкие дети. Грязные дети. Голодные дети. Мёртвые дети. Мёртвые дети — дети навсегда. Дети войны.
Говорят, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. (В блокадном Ленинграде Дорога жизни лежала через Ладожское озеро.) А я был учеником первого «Г» класса и сочинял стихи — это было началом моей Дороги жизни.
Когда ты умрёшь, тебя разрежут, чтобы посмотреть, что ты проглотил: бомбу или яд. И они обязательно что-нибудь найдут — бомбу или яд. То есть, смерть. А если ты умер от голода? Что тогда найдут в твоём животе? В твоём животе найдут пустоту. В твоём животе обнаружат голод. В твоём животе наткнутся на смерть. Вот такой вот оксиморон.
Говорят, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Но если врачи вскроют моё сердце, они в нём тоже ничего не найдут. Только голод. Только пустоту. Только смерть.
***
Мама плачет солёной глюкозой. Сестра плачет солёной глюкозой. Сестра лежит на кровати. Её зовут Таня. Раньше я любовался старшей сестрой, уважал и любил её, потому что она старшая. Сейчас я не уважаю сестру. Не любуюсь — только люблю. Я сочиняю для неё стихи:
«Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь:
Не утонет в речке мяч.
Я же плакать не привык:
Не утонет грузовик».
Нас должны были эвакуировать из голодного пустого желудка блокадного Ленинграда, чей холод желудочным соком разъедал своих любимых заложников. Люди казались пустыми, как животы и глаза. Мы ждали, когда окрепнет лёд на Ладожском озере, и слабели. Мы таяли, но не как снег. Тот не таял. И нашей матери приходилась набирать снег в ведро и приносить домой. (Другой воды не было.) До колонки — по сугробам, (а сугробы паслись большими заблудшим стадами овец, щипали цветы жизни — последние силы). А с неба падал тяжёлый, как бомбы, снег. А с неба падали ледяные, как снег, бомбы. В очереди на смерть (за хлебом) — стояли, за водой до колонки — нет — набирали снег.
Во время войны все карты игральные, в том числе те, что висят на стенах. В том числе те, по которым выдают хлеб. Но как называется игра, в которой ходят продуктовыми карточками?
У меня под кроватью жил хомячок по имени Тим. Но он умер в два года. Я знаю, что все хомячки, мама сказала, живут мало, но счастливо, и умирают от старости. Но наш Тим умер не от неё. Я знал это.
Когда нас бомбили, мы жили под кроватью. Конечно же, в груди разжигалось детское любопытство — выглянуть в окно и посмотреть настоящий военный самолёт. Но у меня в руках дрожал маленький тёплый комочек — пищащий, испуганный Тим, и мы прятались под кроватью, закрываясь свисающими к полу одеялами, и можно было вообразить, что это корабль упал на бок и закрывает нас своими рваными парусами. Когда-то по ночам эти рваные сейчас паруса были тёплыми парусами, пушистыми парусами, мягкими парусами, нежными парусами, но они уже давно не могут укрыть нас от холода. Только от бомб. (Но нам так только казалось.) Снег как бомбы. А бомбы как снег. Всё падали, падали, падали…
***
У меня под кроватью жил-был хомячок, но он умер от голода, хотя я никогда не забывал его покормить. Нечестно. У него были большие голодного цвета глаза.
— Безответственный, чёрствый, как хлеб, мальчишка! — плачет мама.
У меня никогда не будет собаки, потому что я безответственный, чёрствый, как хлеб, мальчишка, хотя всегда отдавал свой чёрствый хлеб Тиму. Нечестно.
Очень грустно, что Тим умер. Странно, теперь мне не нужно делиться с ним хлебом, но без Тима мне не хочется есть. Аппетита нет. И Тима нет. Еды тоже нет. Мама говорит, что еда есть, и что мне нужно есть, чтобы расти, но я-то знаю, что никакой еды нет, потому что Тим не еда.
Мама говорит, что я не выросту, если не буду есть. Но я знаю — выросту.
Я знаю, когда я выросту, у меня никогда не будет собаки.
Я знаю, когда я выросту, я буду вегетарианцем. Вегетарианцы — это такие люди, которые не едят хомяков. Только траву едят. И всё. Больше ничего не едят. Это нам в школе рассказали. Ещё рассказали, какую траву можно срывать и есть весной. Хвою можно есть. Лебеду ещё можно. Чёрно-белые фотографии показывали ещё так, что я мог бы нарисовать всё, что видел в учебнике, если б зимой мы не сожгли все карандаши. Только один я припрятал для Тима, но он его сгрыз.
А ещё есть ядовитые растения, ядовитые грибы. Их есть — нельзя — можно отравиться и умереть. Есть ещё и другие картинки, которые сделали врачи, когда разрезали тебя, чтобы посмотреть, что ты съел: бомбу или ягоду? Гриб или таблетку? Но в животе обязательно что-нибудь найдут. А если ты умер от голода? Что тогда найдут в твоём животе? В твоём животе найдут пустоту. В твоём животе обнаружат голод. В твоём животе споткнутся о смерть.
Мама сварила из Тима бульон. Мама пересолила бульон слезами.
Когда я выросту, я буду соблюдать бессолевую диету. Про такую написано в учебнике. Он так и называется «Диетология».
— Ложечка за Тима. — Мама медленно пихает мне «ложку за Тима» в рот.
А я медленно и послушно рот открываю.
Когда я ем, я глух и нем. И слеп. И вообще ничего не чувствую. Только вкус. Только запах.
Два года назад Тим был в мамином животе, а теперь в моём. Меня тошнит, и болит голова. Меня тошнит. Меня очень-очень тошнит…
Маму тоже вырвало.
Глупо и неподвижно она сидела перед неприятно пахнущей кашицей. Я испугался за маму и не знал, что делать, поэтому тоже сел смотреть, не понимая, на что же мы смотрим, только спросил у мамы:
— Что это?
— Выкидыш. — Ровно ответила мама, только я всё ровно ничего не понял.
***
Ложечка за Маму — это, по сути, тоже тост.
Таня варила маму ещё две недели, пока мы ждали, когда окрепнет лёд на Ладожском озере. Ждали и таяли.
«Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь:
Не утонет в речке мяч.
Я же плакать не привык:
Не утонет грузовик.»
Это было начало моей Дороги жизни.
У меня никогда не жил хомячок под кроватью. Его не было.
Моего младшего брата звали Тим. Он умер от голода в два года. Но я решил, что всем буду говорить, что у меня жил-был хомячок, когда смотрел, как грузовик, медленно ползущий за нашим, стал так же медленно уходить под воду.
Дети… Дети — цветы жизни. Сладкие дети… Аппетитные дети… Дети — цветы войны. Гадкие дети. Грязные дети. Голодные дети. Мёртвые дети. Нам обещали эвакуировать нас по Дороге жизни, но нас бросили в самом её начале.
20.04.2022