Бескрайнее аквамариновое небо с рогатым заостренным полумесяцем, на нем — невидимая звездная тетива, справа от него — валансьенская борозда, инверсионный след, на мгновение застывший в верхних слоях тропосферы. Под ногами моими каменные руины речпорта, проталины с порыжевшей муравой, лепестки роз, оставшиеся то ли после свадьбы, то ли после похоронного шествия, ибо над этим городом всегда царят семь звездных мудрецов — арабские имяреки — Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бенетнаш — предводитель всего, ибо ковш Большой Медведицы есть катафалк в процессии плакальщиц.
На Спасской улице мост, некогда скрывавший императорские сады — призрачные их тени тянутся по асфальту, раскрывая свои объятия моему угловатому профилю сиддхартхавского паломника. Подними чуть голову и узришь вдали нотоносец из троллейбусных проводов с восьмушками-воробьями.
Ассиметричный архитектурный ансамбль с осыпающимися балясинами, завиткообразными кронштейнами, подпирающими балконы, полуколоннами тосканского ордера, но венчает все это рустованное безобразие падчерица-башенка со впалыми глазницами аркады. Тени касаются витражей с нескладными девами в позолоченных кокошниках, в цветочных гирляндах Мальдорора. Зачатки театральных изгибов ар-нуво вытеснены здесь сталинским ампиром и геометричной плоскостью супрематизма. Лица дев рассечены надвое (казимировские правнучки нового века), голуби вокруг них несуразны, будто османские ковшики (не хвосты, а забрала шлемов).
Через два часа пойдет снег, гроздьями он усеет собой ресницы, воротник пальто, обожженные холодом кисти рук. У сибирского снега будто бы нет ни физических свойств, ни силы притяжения — неподвластный ветрам он сыплется не с поднебесья, а из промерзшей земли. В каждой крупице его — душа, управляющая вожжами ветра перемен, несущегося мимо этого города.
Щупальца теней, словно путы, обвивают мои ноги — иероглифами морской пучины, «руками» спрутов и кальмаров, хвостами угрей, и я словно гранитный идол застываю в гуще теней, становясь частью пейзажа развалин, молчаливого хаоса, безупречно отполированного временем. Пульсирующий ток бытия доносится из глубин тектонического разлома, на котором обосновался этот город — первобытный шаман, половецкий хан, тюркский каган. В этих истоках мощь, несокрушимая сила. Город — огромный сфинкс, охраняющий гробницу с алтайским эпосом, золотом скифов и самодийскими мощами. Сфинкс, льющий слезы над новостройками, что отсекают головы музам кинжалом эклектики и хай-тека; слепой и беззубый, неспособный узреть красоту и поцеловать тебя в темечко даром божьим. Город сомнамбул, бредущих среди теней, тень их — единственное достоинство, подчеркнутое закатным солнцем. Атональный, несдирижированный, дисгармоничный он галдит о других, засыпая в великих пыльных столпах и дюнах. После снежной жатвы он просыпается с воплем Левиафана, но алхимия весны успокаивает его эликсиром из эссенций расцветающей черемухи, дикой яблони и душистой сирени. Проступают прожилки листвы на иссохших руках ангелов — сиротливых и нежных — так распускается вереск, багульник, шиповник в тени собственной смерти и мерцающей глухоты.
Подальше от посторонних глаз, в императорские сады, которых нет уже сотню лет в этом городе. Возьми эту пригоршню солнца, эмалевый пазл рассвета и ступай к горизонту, пока звездная тетива не исчезла в вязком тумане.
10 апреля 2022 года
Валансьен — тончайшее кружево