Ночь — она и в Гондурасе ночь, не говоря уж про деревню с нецензурным названием Зелупино, тем более в середине июля погода выдалась душная и безветренная, что не отменяло вездесущих назойливых комаров, которых лежащая в зарослях крапивы тройка подвыпивших молодых людей вот уже час как вынуждена была кормить своей разбавленной фальсифицированным алкоголем горячей кровью.
Комарам, по большому счёту, было насрать на качество продукта, чего не скажешь про Пашку Тихохода и его ужаленных самогонкой, крапивой и кровососущими летунами подельников, тихонько матерившихся на злодейку судьбу, и, на судя по горевшему свету в окошке, неспящего сторожа. Время от времени шелушили стручки перезрелого зелёного горошка, перебивая сразу и голод, и запах перегара, а поминутно исходящий из задниц ядовитый выхлоп на какое-то мгновение очищал близлежащие заросли от надоедающих насекомых.
Ещё через полчаса огонёк в часовне погас, и вооруженные гнутой фомкой разбойнички, подломив хлипкую дээспэшную дверь, тихонько пробрались внутрь. С непривычки Гусь чуть было не провалился в настежь распахнутый подпол, а Кабан в темноте угодил в открытый по ночному времени нужник, и, шаря по стенке, шумно спустил с бачка воду. Но сегодня, судя по всему, грабителям везло и, беспрепятственно миновав каморку сторожа, бандиты вошли в освещённое по углам горевшими канделябрами основное помещение.
— Мать твою за ногу, — радостно хихикнул Гусяра, снимая со стенки старинную икону девы Марии, — почти такую же хрень Лёха Беспалый на той неделе за тыщу баксов продал.
— Не гони пургу, баклан, — подцепил с аналоя массивный золотой крест на толстой цепочке Пашка и незаметно сунул себе за пазуху.
— Жопу ставлю, бродяги, — слева направо неправильно перекрестился Гусь, — я эти баксы сам у него в сумке мацал. А теперь и мы поимеем.
— Кабан, — тихо прошептал главарь, — посвети фонариком по стенам и снимай то, что подревнее. Кабан, не слышишь что ли?
Между тем сидящий за столом ворюга зачарованно разглядывал вытащенный инкрустированный драгоценными камнями тесак.
— Вот так урвал, — сдавленным голосом просипел главарь. — Кидай в общий котел, — и громко поставил на стол объёмистую сумку.
— Хер догадались, — неожиданно изменившимся тоном заявил бандюга, — мне одному как раз хватит.
Ловко взмахнув клинком, он пропорол Гусю щёку. Тот взвыл от нестерпимой боли, а Кабан расхохотался и повернулся к выходу, явно надумав дать стрекача, как прозвучавший хлопком выстрел снёс незадачливому бывшему другану верхнюю часть головы. Тело с громким бульканьем брякнулось на пол, а вокруг растеклась лужа черной в полутьме крови.
— Гусь, хватит блажить, — приказал сразу замолчавшему подельнику Пашка, — замотай рану платком и в темпе снимай со стен картины.
Кое-как перетянув кровившую щёку, потерпевший принялся кидать снятые образа в сумку, а невредимый Тихоход между тем обшаривал всё, где ещё могло находиться ценное, как внезапно кто-то явственно прошептал ему в ухо:
— Кровь — это хорошо. — Затем пахнуло холодом и погребальной гнилью. — А вот иконы тырить — плохо, — скособоченная фигура в черном балахоне, бесшумно взлетев в воздух, так же тихо опустилась рядом с мертвым телом и, жадно причмокивая, принялась лакать кровь.
Онемевшие от страха горе-ворюги замерли на месте, а к вурдалаку прямо из стены стали добавляться новые тени и вскоре уже пятерка кровососов кромсала остатки мертвеца, в десять минут оставив там чистое место. А так как пищи, судя по вожделенному шипению монстров, им явно не хватало, то поднявшись над парнями в виде сюрреалистической карусели нечисти стали кружить над ними, постепенно опускаясь вниз.
Первым достали покалеченного Гусяру, без лишних движений с двух сторон пропоров его кривыми когтями насквозь, и пока умирающий хрипел и пускал пузыри, один из чертей хозяйственно открутил ему лапами голову, после чего троица присосалась к бьющему из шеи фонтану крови, а ещё двое, разорвав напополам башку, принялись жадно пожирать склизкие мозги.
В пять минут покончив с очередной жертвой, монстры повернулись к уцелевшему Пашке. Тот дрожащей рукой достал револьвер, но выпущенные в упор пули не причинили покойникам никакого вреда. Видя, что страшный конец неминуем, побледневший словно смерть Тихоход приставил дуло себе под челюсть и быстро спустил курок…
***
Рано утром, проспавший всю ночь здоровым алкогольным сном вставший с глубокого бодуна сторож Петрович, стремительно посетив туалет, сходу поскользнулся на вытекшей из трупа Пашки огромной луже крови и от увиденных разбросанных по всей часовне кусков человеческих тел и раздербаненных в крошево черепов поседел в один момент. Затем на дрожащих ногах, весь в крови, добрался до каморки, и, набрав номер полиции, со страхом приготовился ждать.