ЛЕОНИД АГЕЕВ
(1935 - 1991)
ПЕРЕРОСТКИ
В нашем третьем «б» послевоенном,
На «камчатке», у окна во двор,
Возвышались Тимофей с Матвеем –
Локоть к локтю и к вихру вихор.
Переростки. Старше года на три,
Чем «нормальные» ученики.
Инвалиды… На высокой парте –
Три руки, под партой – три ноги…
Костыли в углу – возле Матвея.
У Тимохи голова бела,
Шрам ожога – розовый – на шее,
Порохом чернённая скула…
Три десятка стриженых голов,
По веленью строгой гигиены –
«Ёжиком», «под бокс» и наголо.
Тридцать: матерями «усечённых»
Гимнастёрок в обручах ремней,
«Сухопутных» кителей – зелёных,
Тёмно-синих – флотских – кителей.
Мода: чтобы сумка полевая,
Офицерский (высший шик!) планшет.
«Плод запретный»: в сумерках развалин
Покурить трофейных сигарет.
(Бег сорокалетья на исходе –
Тех развалин и в помине нет.)
…В классе самый сильный – верховодит,
За способнейшим – авторитет.
Кто-то был активней и речистей,
Кто-то расторопней и ловчей –
Тимофей упорней всех учился,
Самым сильным в классе был Матвей.
Но не это главным оказалось,
Но иное светит сквозь года!
До сих пор свою былую зависть
К ним переживаю иногда:
Как они умели веселиться,
Как они умели хохотать!
Давними салютами их лица
Вспыхивают в памяти опять!
Радовались – тем уже счастливы,
Что дотла не выжжены с земли,
Что – перекорёженные – живы,
Из лавины огненной ушли,
Заново неповторимым Маем
Рождены под солнечным крылом!..
(Это мы тогда – не понимаем,
Это мы потом уже поймём…)
***
Упорно правда голая
стояла на ветру.
«Я – женщина, я гордая,
без вас я не помру.
А без меня товарищам –
уха из петуха!
Несите женам алчущим
российские меха!
Меня одеть не пробуйте,
одеть меня – убить!
Как в пропасти, как в проруби,
как в топке загубить…» –
Ее – братья-политики
вели под локотки
за стены монолитные,
за хитрые замки,
давали чай с малиною
и кофе с коньяком,
горчичники – на спину ей,
а в душу – шепотком:
«У нас житье не скудное,
останься, оцени…» –
И одеялом кутали
багровые ступни…
Но, отвергая торжище, —
кидалась на панель,
на сломанных, на стонущих
тащилась сквозь метель,
на перекрестке – голая
твердила речь свою:
«Я – женщина, я – гордая,
все будет – как велю!»
ГИМН БЕЗВКУСИЦЕ
Воспитывают яро
меня со всех сторон:
То галстук слишком ярок,
то цвету глаз не в тон.
Мной польза хулахупа
не понята пока,
предпочитаю глупо
чарльстону трепака.
Люблю неярких женщин,
неласковых детей,
люблю простые вещи
топорных кустарей.
Нахалов – беспардонных,
нехитрых дураков,
барбосов – беспородных,
беспаспортных котов.
Люблю вралей – волшебных,
поэтов – чумовых,
художников – ущербных,
Бетховенов – глухих!..
Насквозь безвкусный малый
гуляет по стране!
Немного,
но немало вокруг
подобных мне.
Безвкусен я, безвкусен…
И застрахован тем:
ну кто ж меня укусит –
невкусного совсем?!
ДОРОГА НА НЕБО
Дорога –
словно
трап на пароход –
шла на небо,
И шли по ней солдаты.
А я считал,
считал, теряя счёт,
потёртые, избитые приклады.
Солдаты эти были для меня
какой-то
неопределимой нации:
ни слов,
ни самокрутного огня,
ни песни, по которой догадаться бы.
Безмолвно шли, теряясь в облаках...
А у подножья вздыбленной дороги
всё женщины,
всё женщины в платках
стояли,
опечалены и строги.
А сам я был повсюду.
Я хотел
Идущих удержать,
остановить их,
чтоб крик по всей дороге пролетел:
– Вас дома ждут!
Домой поворотите!
Но я был нем.
Я закричать не мог.
И вот уже почувствовал спиною
солдатский перегруженный мешок
с обоймами,
с тушёнкою свиною.
О флягу бьёт, качаясь, карабин,
и грузен пояс от гранат зелёных...
Передо мною – миллионы спин,
За мною – лиц обросших миллионы.
И мы – река,
Мы – не единый строй.
Мы просто люди
и – земли солдаты...
А женщины внизу – как под горой,
А сверху – солнца рыжая заплата…
И мы идём с гранатами на небо,
планету оставляем землю без войны...
Ночной озноб...
Темно кругом и слепо.
Какие сны...
Какие снятся сны!