С утра он уходил в домик на городке и пил. Пил страшно, горько, одиноко. Мы, малышня, в этот день к нему не подходили, крутились возле кухонного стола и бабушкиного фартука. Та рубила яйца, варила рис, толкла картошку. Квашня готова была еще с вечера. Она ловко раскатывала пласты теста, укладывала их на протвени, щедро заправляла начинкой и отправляла в печь. Пироги были большие, на пол-стола, желтые от пропитавшего их топленого масла и запах их слышался даже у церкви на горе. С другой стороны горы было кладбище. Наверное там тоже витал запах бабушкиной выпечки. Среди крестов, пластиковых веночков и ошалелого щебета птиц.
К обеду все садились за огромный стол, ели щи из крошева, взрослые пили водку под сало и победные песни из телевизора, на окнах веселились герань и граммофончики. Потом все собирались и шли на другую сторону горы. За оградками стояли столики, где раскладывали закуску, перед обелиском со звездой ставили стакан водки, накрывали его куском хлеба и снова трапезничали, перемежая восторженные "за победу" пьяненькой слезой за дядьку, кума или братьёв - в зависимости от того, на чьем участке проходил пикник. Мы, детвора, притихнув, ловили жуков, складывали буквы на памятниках в фамилии и имена, вычитали даты рождения из дат смерти. Кладбище обязывает к серьезности и призывает мысли о куличиках, секретах со стеклышками и таинственных могильных насекомых.
Навестив родню, наше большое семейство возвращалось домой, до вечера все пили, пели, плясали под хромающую гармошку. Жены вылавливали мужиков под сарайками, где они стремились побыстрее накидаться, "пока не началось". Лениво скандалили и, угомонившись наконец, укладывались спать.
Поздно ночью, зацепив спящего пса у конуры и шуганув котейку, в избу вваливался дед. Из всей честной компании на войне был только он - бабушку с двумя старшими немцы угнали в Германию на работы, остальные были послевоенное поколение. Лохматый, черный, страшный, будто цепной кобель, ветеран стаскивал сапоги, брякнувшись на постель и невнятно матерясь. Темные его пальцы находились в беспрерывном движении, шарились по складкам простыни, цеплялись за ставший вдруг тяжелым и плотным воздух, рвали ворот рубашки.. Все пытались нащупать главную мысль, достать из пьяного забвения те самые слова, которые все объяснят, все расставят по местам и успокоят. Наконец, под натиском бабушки, он падал в подушки с коротким "суки" и мгновенно засыпал, как выключался.
Он воевал. Старая Русса, Мясной Бор.. Тогда там был ад. Остались на память ему страшная мягкая макушка, куда палец проваливался (ранили прямо в голову) и годы лагерей. Не там он воевал. Не в той армии. И страшная фамилия генерала - Власов - терзала и преследовала его всю жизнь. Хоть и не участвовал, не принимал и вообще отсутствовал - после госпиталя прямо в лагеря и отправили...