Тысяча девятьсот сорок четвертый

Даня Крестов
Война есть война. И выжить в ней, оставшись человеком, очень сложно. Не спрятавшись, за чужие спины и оставшись верным принесённой присяге. Пусть даже тебе и не все нравится в этой жизни. Но, когда лощёный немец требует в хате девку, яйки, масло, а в ответ должен увидеть дулю.
Но слава богу мы люди. И большевики отнюдь не самые плохие из них. И в бой в этой войне они шли (по словам двух моих дедов) впереди всех, а потому прокляну тех, кто сейчас выступает против…

— Ты главное не робей, сынок. А ежели она тебя лесом пошлет — ты скажи, что у Семена, то есть у меня, к ней жаркие, пылкие, чувства, которые я и желаю продемонстрировать выбранной мною девице в благообразном сенном сарае, что расположен аккурат около палатки медсестер.
— Товарищ комбриг, — дрожа от страха промямлил рядовой Курочкин, — а ежели она не придет? — у меня маманя в Буготаке и две сестры.
— Маманю поставим на довольствие, а сестрам посылку организуем. — четким голосом ответил офицер. От всей нашей краснознаменной бригады. Доблестному рядовому Ивану Курочкину. Ты только дело сделай.
— Слушаюсь, товарищ полковник…

— Нашёл кого послать, — прикидываясь обиженной надула губу Любаша.
— Ну ты прости дурака, — опрокинул девушку на сено Семён, — он парень хороший, а то, что ума не хватает, так после войны подучим. Тогда и к девушкам другой подход будет.

— А я вот все думаю. Как мы потом жить будем? Страна то разрушена, — раскинула руки Любаша.

— Небось сил и желания хватит, — поцеловал Семён свою возлюбленную, — отстроим заново. С Марса увидят и завидовать будут…
Внезапно поблизости раздался взрыв.
Сарай будто ветром снесло. Осталась лишь часть крыши, кое-как болтавшаяся на двух стойках. Кругом бегали бойцы. В оконцовке их увидели двоих, лежавших вместе. Как в сказке голова Любаши лежала на плече Семёна. Только пылью припорошило, да орден «Красного знамени» сполз на половину с груди командира на руку Любы…