Этот роман кто только не ругал за обилие обсценной лексики! С неё и начнём)
Хотите верьте, хотите нет, но я росла в такое время и в такой среде, что первое матерное слово услышала уже в университете из уст любимого преподавателя – профессора Марины Алексеевны Новиковой, специалистки по обсценной лексике, которая написала несколько трудов на эту тему и увлекательно, с огоньком вела лекции о происхождении этих самых табуированных слов и выражений.
Она-то и убедила нас, юных филологов, что любые слова достойны изучения и употребления, надо только знать корни и понимать смысл. С тех самых пор у меня к той самой обсценной лексике нет предубеждения. Безусловно, я не употребляю это в разговорной речи и тем более не говорю таким языком. Но отлично могу оценить, для чего и почему автор в произведении использует такие вот ненормативные выражения, пользуется, как раньше говорили, непечатным словом.
Сейчас всё это прекрасно печатается, ничего не замалчивают и не ставят многоточие на месте нецензурных слов. Почему? Есть два варианта: либо люди стали настолько грамотны филологически, что достигли уровня моей уважаемой преподавательницы, упомянутой выше. Либо уровень табу настолько снизился, что такая лексика стала привычной и никого не задевает.
В самом же романе Михаила Елизарова "Земля" этот самый обсценный фольклор – превосходная характеристика героев, ведь героями здесь выступает весьма своеобразный слой людей. Это те люди, которые вплотную соприкасаются со смертью, но при этом не просто соприкасаются, а имеют от этого выгоду, делают на этом свой бизнес, то есть совершают настоящее кощунство, надругательство над памятью, над смертью.
А самые продвинутые ещё и ищут этому философское обоснование. И как раз философские выкладки мне лично читать было весьма интересно, тем более, что мы с мужем весь этот "дазайн" не раз обсуждали, он у меня увлекается философией. И вопрос о том, что такое жизнь и смерть – это важно для понимания. Любой культурный человек об этом задумывается и понимает, что миром и правда движет Эрос и Танатос.
Да и книга в первой своей части и в окончании местами очень хороша, напоминает полюбившегося мне "Библиотекаря" того же автора. Но середина – это провал. Честно. Настолько неровное повествование, столько ненужных и непродуманных деталей и описаний! Реально приходилось пропускать целые абзацы, настолько скучно и неинтересно было читать. А обилие матерных поговорок действует уже скорее как рвотное, а не как литературный приём. Ау, автор, мы уже всё поняли, характеристика героя вполне сложилась, сколько можно?
Но самый большой минус – это невнятный финал. Герой снова остаётся на том же неопределённом месте, как и в процессе повествования. Очень меткое сравнение ему даёт один из "коллег": Володя похож на пустую бутылку в электричке, которую пинают все по проходу. Так и есть. Он движется хаотично и непредсказуемо, по воле случая. Иногда случай благоприятный, иногда нет, но от нашего героя ничего не зависит, он игрушка в руках судьбы ли, автора или самой смерти? Мы так и не понимаем.
Итак. В центре сюжета юноша по имени Володя с говорящей фамилией Кротышев, и вполне предсказуемо его дразнят "Кротом", но не только это заставляет его избрать профессию копателя могил. Вся его предшествующая жизнь, начиная с детского сада, будто ведёт его прямиком к этой странной профессии.
Более того, философия смерти неожиданно оказывается смыслом жизни для многих, соприкасающихся с кладбищем, в том числе самых близких ему людей. И откровения их действительно удивляют и поражают воображение. Я и предположить не могла, что вокруг кладбищ существует такая движуха.
Но увы, в финале мы так ничего и не узнаем о Никите, старшем брате героя, который был одной из центральных фигур романа, и о Маше, которая вроде бы создала противовес Алине, роковой женщине Володи и Никиты. Или это умолчание – задел на вторую часть романа? Но всё равно должен быть хотя бы намёк. Так нельзя с нами, читателями, поступать. Ружьё должно выстрелить) мы к этому привыкли.
В общем, это интересная попытка осмыслить незнакомый мне доселе мир похоронных услуг в современную эпоху. Но идеальной я эту попытку всё же не назову. Хотя напоследок дам слово автору:
“Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота” (Михаил Елизаров)
А вы прочитали? Осилили?