мне бы не помнить тебя, но, знаешь, смерти не избежать:
как дикий заблудший ветер задувает огни в домах,
и тьма идёт трещинами - молиться и воспевать
внутреннему, свергнутому, сожженному на кострах…
а на руках твоих кровь, - это плоть принявшей боль земли,
а на губах твоих скорбь, - кто давно стал корнями и кормом,
глаза твои помнят, как на распятиях потешались, и несли
растерзанное тело, теперь проросшее дёрном.
с запада на север, развеется полынный и забытый прах,
став новому свету остовом, воззрением и грехом,
ничего не меняется - из века в век человеческий страх
остаётся замешанным на лимфе первых отцов.
ты пишешь о подобие, о сущности, бытие умершего,
чистую правду скальдовским языком, пряча руку в карман,
и мне бы не помнить тебя, как потерпевшего
ведут на паперть или закрывают на ключ в чулан.
но я помню: брызжущего слюной, бьющегося в конвульсиях и порыве,
что затянул сороковой узел, по которым считывают слоги,
когда смотря на тех, кто сотворил и кто погубил, отныне
молчание стен расскажет больше, чем крик в отчаянном «помоги».
ветер меняет направление, и осталась лишь тень темноты,
что отразится у рождённого через пронзительный горький плач,
но и через взмах палача, можно увидеть ту истину и ту часть искры
давно потушенного, даже если смерти не избежать…