Пусть будет тысяча девятьсот семьдесят восьмой.
Место – планета Земля, СССР, город Львов, площадь перед Оперным театром. Время года…То ли поздняя осень, то ли уже зима. Вечер, темно, падает снег. Какое-то освещение есть, конечно, но всё равно темно. В те времена электрическими огнями центры наших городов не заливали. Зачем? Советский человек должен пораньше ложиться спать, потому что утром на работу. Не фиг шляться.
Я стою, курю и жду хорошего друга – Оксану Данилюк. Она приходит не одна. Рядом какой-то невысокий изящный франт совсем юных лет с лицом необычной и красивой лепки. Шейный платок, да. Был шейный платок, куда ж без него…
Мы знакомимся, и я узнаю, что франта зовут Сергей, фамилия его Дмитровский и он – поэт. Вот так, ни больше ни меньше.
В то время я ещё не был безоглядно влюблён в поэзию, но хорошие стихи любил. Позже выяснилось, что не все из них хорошие, а настоящая поэзия стоит того, чтобы быть в неё безоглядно влюблённым всю жизнь. Как и музыка. Это и много других полезных вещей объяснил мне Сергей Дмитровский, когда мы подружились, и я сам начал писать стихи. К слову, о музыке. Дирижёр по образованию, Дмитровский обладал абсолютным слухом и знал наизусть великое множество песен, которые мог исполнить в любую минуту и в любом состоянии – была бы гитара.
Его отношение к жизни абсолютно отличалось от моего. Я по-старинке считал, что любой мужчина, будь он хоть трижды гениален, должен работать, кормить семью и любить Родину (про Бога мы не говорили никогда). А Дмитровский был «человек мира», клал на все эти принципы и никогда не задумывался, будут ли у него завтра деньги, чтобы накормить себя и детей. В результате после развала СССР, как и многие другие, он уехал из Львова в Израиль, где и скончался от цирроза печени в марте две тысячи шестого года.
До сих пор удивляюсь, как мы, такие разные, могли дружить. Но – дружили и пронесли эту дружбу через всю жизнь. Я до сих пор его нежно люблю, помню наши встречи, разговоры и песни, его голос, улыбку и, конечно, стихи.
Будь моей последнею вдовой,
курочка с отбитой головой.
Если наводнение приспичит,
отними культяпки со стола.
Город мой. А после будет птичий,
только б ты меня пережила.
А пока запомни все, как есть:
дети наши делятся на шесть…
Помнишь, мы дурили в зоопарке,
и жираф смотрел на наших чад
нежной ряшкой на пятнистой палке.
Хорошо с тех пор они кричат.
Если я укроюсь под водой,
ты сама наш выводок удвой.
Пусть они плывут веселым скопом
к зданию Нестрашного Суда.
Этот город свойственен потопам.
Мы вдоветь приехали сюда.
Дмитровский – поэт жидовский, так он о себе говорил.
…Или всё-таки семьдесят седьмой?