* * *
Отцовский сад, как зеркало во мгле:
движения, черты, – неразличимы,
и снег его, не тающий в тепле,
растерянный, родной, непоправимый.
Я вижу дверь под вишнями, она
как будто вдаль немного приоткрыта,
в ней плещется весенняя волна
о камни поглощающего быта,
и на верёвке мокрое бельё,
как чаячья бессмысленная склока.
Скажи мне, сад, где прошлое моё,
стекающее в темноте со стёкол?
Но он опять молчит оцепенев,
чтоб не сморозить глупость или заумь,
как будто в горле тоже горький снег
запёкся вперемешку со слезами.
* * *
Пустой коридор с занавесками красными
качнулся волной невесомого шёлка,
но кто-то ступает над хрупкими фразами
по длинному полу, по краю осколка.
Смычок проплывает тонами альтовыми,
и времени ветер неслышно прозрачен,
но кто-то уходит шагами вишнёвыми,
и в сумочку мир пошатнувшийся прячет.
О, как высоко эти нежные отзвуки
останутся жить в городском подсознании,
и чья-то судьба, растворённая в воздухе,
и что-то ещё, но уже без названий.
* * *
Мы видим одинаковые сны:
снег хлопьями, лесная нежность пруда,
и за оленьим яблоком глазным
предчувствие бессмертия и чуда.
Мы влюблены прозрачностью ручья,
внезапным хрустом ветки под ногами
в хрустальный мех, осыпавший поля,
в глаза ночей с лиловыми кругами.
И, может быть, вся жизненная суть:
искать под снегом серебристый ягель
и в прежнюю действительность уснуть,
от новой оставаясь в полушаге.
И ждать, когда потянется строка,
раскачивая длинный гибкий стебель, –
чтоб снова посмотреть на облака,
мелькающие в том, оленьем, небе.
* * *
Мы встретимся с тобою в Праге
на улице У милосердных,
пусть будет день простой и жаркий –
мы канем в лето, лето в среду,
у той пивной за тёмной дверью,
что на углу розовостенном,
и благосклонные деревья
листву мечтательно возденут.
У той пивной давно закрытой
ход временной неоднозначен,
и наши прежние орбиты
пересекаются иначе
на двух ступеньках «Дня и ночи»,
но дверь толкнёшь – она поддастся:
нам повезёт, и застрекочут
часы ожившего пространства.
И в хитроумном механизме,
где всё рассчитано до йоты,
но только на пределе жизни
очнёшься и узнаешь кто ты,
мы сядем за свободный столик,
часы пробьют, умолкнут речи ...
И всё сначала: снег, и поле,
и я иду к тебе навстречу.
* * *
В полшёпота шершавых мостовых,
в полглаза занавешенных кварталов,
покуда тьма на стрелках часовых
натягивает сон, как одеяло,
пройти по зимним лужам, босиком, –
довольно странно и немного дерзко,
когда вода шипучим пузырьком
касается затурканного детства,
и буквы остановленных в нём птиц
в слова соединяются и фразы,
сбежавшие из кафельных больниц,
где трижды в сутки промывают разум.
Так близок поезд – где купить билет,
мороженое, танцы в лунном свете?
Смешное сердце бьётся о паркет
и вешаться готово в туалете,
как будто дырку сделал контролёр,
и каждый вдох оплакан и оплачен,
но пациент скорее жив, чем мёртв,
пусть это ничего уже не значит,
когда ботинки брошены под шкаф,
а вместе с ними правила и лица,
и мостовая впитывает шаг,
и музыка пронзительная длится.
Поэтоград № 05 (401), 2022