Она помнила, когда время шло медленно, нехотя, как вода из неисправного крана — капля за каплей, затем неспешным , но непрерывным потоком, потом бежало, и, наконец, мчалось, словно вырвавшись на волю, этак само по себе.
И вот теперь между вечностью позади и перед настоящей, вернее будущей вечностью впереди. Можно сказать, между вечностью в разных ипостасях, время внезапно остановилось. Да так, что четкая грань между днём и ночью почти стерлась и непонятно стало, где кончалась ночь, и кончалась ли она вообще до такой степени, что появление солнца казалось не слишком уместным, даже досадной помехой этому ощущению остановившегося времени, вернее безвременья.
Всё закончилось, потому что больше нечему было начинаться. Там в той вечности осталось всё, что включает само понятие жизни. Осталось навсегда.
Там в пустом дворе с высокими сугробами осталась и девочка пяти лет на лыжах, закреплённых веревками к валенкам, которые постоянно отвязывались, и музыка из медных труб и тарелок где-то совсем рядом, врывавшаяся во двор и заставлявшая бешено колотиться её детское сердце.
Там остался вопрос о жизни и смерти, нашедший неожиданное решение в маленькой голове.
Размышляя над этим вечным вопросом, она обнаружила своё отсутствие в событиях, косвенно имевших к ней отношение.
Она категорически не помнила себя такой маленькой, как её недавно родившаяся младшая сестричка, а свою старшую сестру, никогда не видела грудным ребеночком.
Из чего под звуки раздирающего её детскую душу похоронного (как ей объяснили) марша она явно осознала, что было время, когда её просто напросто не было. А значит, вполне может случиться, что её не будет.
Ведь эта музыка заполняет улицы, когда кого-то уже нет.