***
Который год на той же сцене
спектакль про жизнь мою идёт.
Он устарел и обесценен,
и зритель больше не идёт.
Теперь я кажется играю
его лишь для себя самой.
Люблю, страдаю, умираю
и вновь рождаюсь в день седьмой.
Мелькают действия, картины,
но роль одна и жизнь одна,
и с каждым днём необратимо
к финалу движется она.
Талант и силы на исходе
и декорации бедней.
А звёзды глаз с меня не сводят.
Им там с галёрки всё видней.
***
Солнце готово согреть и урода,
добрые, злые – для неба равны.
И равнодушная смотрит природа –
нас всех не будет, а ей хоть бы хны.
Связи порушены, порвана завязь.
Улицы индифферентны, дома –
есть ли я здесь, прохожу, прикасаюсь,
или давно меня с ними нема.
Но это всё не беда, если любит,
помнит хотя бы одна лишь душа.
Птицей с ладони доверчиво клюнет,
скажет: по мне ты всегда хороша.
Ну а коль даже души такой нету –
кошка, собака и дерево есть.
Есть одинокая наша планета,
и от тебя её звёзд не отвесть...
***
Я соляным столпом застыла,
глядя назад.
Вы видите лишь мой затылок,
а не глаза.
Уже мне ноги Лета лижет,
а вы вдали.
И мне уже до неба ближе,
чем до земли.
И жизнь не более огарка,
сходя на нет,
но нету более подарка,
чем этот свет.
***
Привет, синичка и ворона,
что прилетаете ко мне.
Пусть очень разные породы,
но у природы всё по мне.
Ворона – мудрая матрона,
синица – счастьице в руках.
Лишь бы душе не знать урона,
витать за ними в облаках.
Крупицы твоего участья
я как по зёрнышку клюю.
И голубую птицу счастья
за хвост отчаянно ловлю.
***
Нет ни прошлого, ни грядущего,
только память и воображенье.
Лишь мгновение – наше сущее,
исчезающее в движенье.
Но возможно вернуть всё заново,
если хватит воли и страсти,
приподнять над ушедшим занавес
и Себя у себя украсти.
Если путь преградят колдобины,
если жизнь загоняет в угол –
надо сделать его особенным,
на небесный похожим купол.
Всё лишь угол решает зрения –
как увижу, как разукрашу...
Всё на наше лишь усмотрение.
Усмотрение только наше.
Пусть опять объегоришь дочиста,
одиночеством в ночь пугая,
дай вести мне себя как хочется,
о судьба моя дорогая…
***
Мой узкий круг теперь настолько сужен,
что в нём осталась только я сама.
Самой себе теперь готовлю ужин,
и от самой себя лишь жду письма.
Уединенье мне присуще с детства, –
я так бывала счастлива удрать,
осуществляя самовольно бегство
в себя, в стихи, в заветную тетрадь.
А после на собраньях разбирали
и предъявляли мне суровый счёт,
когда из звеньевых переизбрали
и ленинский не ставили зачёт…
Ведь я вела себя не по-советски,
как пионер, что был на всё готов.
И вот оно аукнулось из детских
заплаканных отверженных годов.
Вдова, и одиночество пудово,
и все часы уже наперечёт.
Но я ещё ответить не готова
и смерть не хочет ставить мне зачёт.
Физически я здесь ещё на свете,
но внутренне гуляю далеко.
Мой путь высок, и радостен, и светел,
и перед смертью дышится легко.
***
Не подчиняясь конъюнктуре,
я буду не такой как все –
бельмом в глазу, в стакане бурей
и пятой спицей в колесе.
Я буду инородным телом,
в себе носящим компромат,
ни словом, ни строкой, ни делом
не вписывавшимся в формат,
кухаркою-интеллигенткой,
медоточивою гюрзой,
бессребренницей-инагенткой,
болот и омутов грозой.
Чтоб мой закат горел в полнеба,
руками разгонялась мгла,
чтоб били молоточки гнева,
любви былой колокола.
***
Жизнь что подарит – вмиг отнимает.
Счастье, когда тебя обнимают.
Я на балконе. Вьюга стихает.
Так здесь легко мне. Боль отдыхает.
За ночь деревья стали седыми.
Белые перья в призрачном дыме.
То, что любимо – благоуханно,
даже когда уже бездыханно.
Письма кружатся в белом конверте...
Не надышаться мне перед смертью.
***
Как я по утрам люблю лениться –
потянуться, поваляться всласть...
Будто жизнь всё будет длиться, длиться,
и ничья над ней не властна власть.
Старость. Одиночество. Зевота.
Ковылять, хромая и скрипя…
Праздность. Жить как хочется. Свобода.
Каждый выбирает для себя.
Старость примеряла – не идёт мне.
Не по мне, не впору, не моё!
Цвет какой-то выгоревший, тёмный.
Явно устаревшее бельё.
Я на старость – как это – забила.
Ты меня, подруга, не зови.
Я же ведь ещё не долюбила,
недорассказала о любви.
И пока моя не наступила
вечная стотысячная ночь,
не отдам ни пороха, ни пыла,
без чего живой душе невмочь.
Что ж, что на подъём так не легка я,
о безделье, не пустей, постель…
Пусть перед глазами помелькает
медленная жизни карусель…
***
Марине Бог ни розового платья,
ни сада не послал на старость лет,
поскольку в этом мире – о проклятье! -
не доживал до старости поэт.
О мир, палач в малиновой рубахе,
наш сад души рубить ему пора,
невыносимо-деловой Лопахин,
(за сценою – удары топора).
Прислушайтесь – сады повсюду рубят,
росток, цветок, невинное дитя.
Не любят, не лелеют – душегубят,
и убивают походя, шутя.
А шар земной вращается в угаре –
Содом, дурдом, извечный серый дом...
Как у Пикассо девочка на шаре,
на нём я балансирую с трудом.
***
А старость – это танец смерти,
игра, где выигрыша нет,
кураж в безумной круговерти
под звонкий цокот кастаньет.
Пусть ничему уже не сбыться
и не на кого уповать, –
лишь сердцу с ритма бы не сбиться,
мелодию не оборвать.
И вдруг увидеть отсвет рая
в своём прощальном вираже...
Я знаю, что я проиграю.
Но ставки сделаны уже.
***
Как важно выражение лица,
когда никто как будто нас не видит.
Оно одно правдиво до конца
поведает о боли и обиде,
о тайном отвращении, стыде,
о чувстве безысходности навеки...
В толпе, в гостях, на улицах, везде
мы видим лишь личину в человеке.
И каждый подбирает по себе,
каким хотел бы выглядеть на людях.
Но тот, кто всех сильней (или слабей?),
несёт вам потроха свои на блюде.
В то время как под маскою, в кольце
себе подобных, некто точит лясы,
он не боится обнажить в лице
души живой обугленное мясо.
Когда ковид пойдёт уже на спад
и маски с кожей будут отдираться,
какой безлицый выглянет распад,
какая пустота предстанет, братцы!
Ведь так уютно с лицами срослись,
сродни вуали, кляпу иль замазке...
Так слава ж тем, к кому не липнет слизь,
чьи лица всем открыты без опаски.
***
Как молитва порою убога, –
только текст, а душа на замке.
Каждый должен беседовать с Богом
только лишь на своём языке.
Ведь любить – это тоже молиться,
пусть без слов, без надежды, во сне...
И любимые мёртвые лица
заменяют иконы вполне.
Лес – мой храм, моё кладбище – церковь,
чудо – каждый цветок полевой.
Благодатным сверкал фейерверком
каждый день, проведённый с тобой.
Не причастие, а причащенье …
Я над таинством слов ворожу.
Я пишу. Я молю о прощенье.
Я люблю. Ничего не прошу.
***
Жить в подсолнухе
и валяться в песке.
Жить как олухи,
что позвали к доске,
как оболтусы
без царя в голове,
и без тормоза,
где «посторонним в».
Врать с три короба
и давать в пятак.
Вот бы здорово!
Я б хотела так.
Но куда ни лезь –
посторонним в,
можно выжить здесь
только подшофе.
Ты душа, нишкни,
этот мир жесток,
здесь царьки они,
ты же знай шесток.
Зря звонишь в звонок,
медвежонок Пух.
Каждый одинок
и разделан в пух.
Если рядом друг –
то не страшен шок,
если мёда вдруг
у тебя горшок.
Распахнуть бы дверь
сразу всем ветрам,
и ходить как зверь
в гости по утрам.
***
Жизнь не кончается, пока
любовь безудержная длится,
и будут жить они века –
залюбленные нами лица.
Душа как глиняный кувшин
всю эту нежность не вмещает,
расплёскивая до вершин,
в луну и звёзды превращает.
Я ночь как жизнь хочу продлить,
ей насыщаясь в одиночку.
Ах, если б можно разделить
с любимым было эту ночку…
***
Небо кажется дружелюбным,
покровительственным таким.
Небо кажется многолюдным –
всюду звёздные пятаки.
Много-много маленьких глазок
на нас сверху устремлены.
И как будто бы взгляд их ласков,
все как будто бы влюблены.
Улыбаются сверху ночи,
обещают нам много дней…
Но чем дальше – тем одиноче,
одинарнее и одней.
***
А я как все не путешествую,
я странствую в себе самой.
И что ни день – то происшествие.
Мой мир хоть маленький, да мой.
День начинается – прелюдия...
Отдёрну занавес окна...
Не так уж важно где — на людях я
или по-прежнему одна.
Чем хуже жизнь – тем интереснее,
чем дальше в лес – тем больше дров.
Их наломать, – дрова полезнее
иных божественных даров.
Я знаю, где искать секретики
и после вам их выдавать,
листвы счастливые билетики
взамен рекламы раздавать.
Не унывай! Весна на улице.
Идёт вразвалочку трамвай.
Он довезёт до счастья, умница.
Смотри его не прозевай.
***
Счастье — станция назначения?
Нет, всего лишь путь до неё.
Улиц солнечное свечение,
и земля, и хлеб, и жильё...
Счастья нет, но есть его искорки,
вспышки, всполохи, огоньки.
Это нежность, горенье, искренность,
долгожданных людей звонки.
Так и складывается мозаика,
что прельщает внутренний взор.
Этот сор собирай, не бросай его,
тки в душе из него узор.
Счастье вольное, затрапезное,
что весенним звенит ручьём.
Жить – как птица поёт небесная
и не думает ни о чём...
Но обидно всё же устроено
человеческое существо.
Ты хоть в счастье всего зарой его –
не почувствует ничего.
Он от счастья воротит мордочку,
мир – вместилище всех скорбей...
Воробей, заглянувший в форточку,
для кого-то лишь воробей.
Дождь – осадки и неприятности,
одуванчики – сорняки…
Быть счастливым – вне вероятности,
несмотря на всё, вопреки.
Как письмом от любимой девушки,
каждой буквой наперечёт
кто-то будет до слёз утешенным,
а неграмотный – не прочтёт.
На минуточку ли, на час ли вы,
как бы этот мир ни бесил,
будьте счастливы, будьте счастливы,
даже пусть из последних сил.
***
Срываем с бездны тайные покровы.
Открыта дверь в космическую ночь.
Распад частиц, потоки электронов…
Но главной тайны всё ж не превозмочь.
Я не хочу ни логики науки,
ни доказательств здравого ума,
я в неизвестность простираю руки
и жду с небес чудесного письма.
Когда в цивилизованной пещере
мне перекроют кислород в крови –
я к допотопной обращаюсь вере,
спасенья жду от глупенькой любви.
Не выводов учёных жду оттуда,
загадок, что сумели разгадать,
а милости, и помощи, и чуда,
того, что только небо может дать.
***
Весна – красна… Весна – ясна…
Искала рифмы неизбитой.
Но жизнь сама нашла: война.
Она слилась с бедой, с обидой.
Весна – грозна. Весна – грязна.
Она безжалостна, сурова.
Она лицом черна, весна
две тысячи двадцать второго.
А говорили, что красна…
Она красна теперь от крови,
и от стыда красна она,
что терпим с тупостью коровьей.
Хотят ли русские войны?
Вы скажете, вопрос дурацкий?
Спросите тех, кто до весны
не дожил, пав от пули братской.
***
Взамен зимы скелета голого
надежд одежды шьёт весна.
Она кружит, морочит голову.
Она со мною нечестна.
Оставь меня, весна-проказница,
зачем мне эта фальшь и лесть,
всё что дурачит только, дразнится,
верни меня какую есть.
Верни туда, где всё без разницы,
когда лишь маски без лица,
где наряжаться или краситься
смешно в преддверии конца.
Где укрывает всех метелица,
кто ляжет в снежную кровать.
Где есть ещё на что надеяться
и есть что преодолевать.
***
Рассвет боялся просыпаться –
в него стреляли палачи.
Хотелось солнцу в нём купаться,
но он отталкивал лучи.
Не травы в росах — лужи крови –
не мог он больше освещать.
Ослепших окон, чёрных кровель
не мог он больше нам прощать.
Земля заламывала руки,
закат закатывал глаза.
Бежали дети и старухи,
и догоняла их гроза...
Весна пришла. Тепло настало.
Мешался с грязью талый снег.
Но в эту ночь не рассветало.
И эта ночь была для всех.
***
Звуки мира медленно стихают,
как бывает лишь перед концом...
Смотрит с неба, криво усмехаясь,
месяц с человеческим лицом.
Я устала, словно Прозерпина,
ад ночной выращивать в душе.
У атлантов сгорбленные спины,
руки разжимаются уже.
Небо – неподъемлемая ноша,
с каждым днём всё ниже, тяжелей.
Месяц вынимает острый ножик,
загоняя в темноту аллей.
Ну, вспори же старую обшивку,
капли звёзд проступят словно кровь.
Это будет платой за ошибку,
за не устоявшую любовь...
На конфорке я огонь убавлю.
(По привычке – как всегда, двоим).
И второй прибор пустой поставлю
перед одиночеством своим.
***
О вездесущая душа,
твои лукавые уловки:
напиться с Млечного ковша,
луну погладить по головке.
В моих блуждающих мирах
отныне смещены границы.
Теперь на свой мне риск и страх
от неба не оборониться.
Оттуда смотрят сотни глаз
и я для них как на ладони.
А я гляжу и вижу нас
в волшебном этом новом доме.
Как украшаешь ты его
гирляндами и огоньками...
Всего осталось ничего,
и будем жить мы в нём веками.
***
Когда порою сносит крышу –
всё ближе то, что высоко.
Смотрю на звёздный рой и вижу
своей судьбы калейдоскоп.
В глазах небес ко мне участье:
так ясны, словно в свете дня –
недосвиданье, полусчастье
и мир, неполный без меня.
Окликнут «девушка!» кого-то –
я по привычке оглянусь,
и, кажется, в том мире — вот он –
я на плече твоём проснусь.
Я в это до безумья верю
и тихо говорю «люблю»,
как будто маленького зверя
в себе голодного кормлю.
Какая сумрачная млечность,
как бледная луна...
Какая маленькая вечность.
Как скоро кончится она.
***
Как будто где-то вдали патефон,
из прошлого слабый привет...
Я слышу звон, но не знаю, где он,
и иду на него как на свет.
И сны, мне транслирующие любовь,
где голос сквозь шорох помех
хрипит, что всё возродится вновь –
и жизнь, и веселье, и смех…
О где ты, где ты, неведомо Что,
открой мне лицо, покажись…
Театр, представление, цирк-шапито,
смешная и страшная жизнь…
***
Найдутся ли такие встречи,
глаза такие, голос, речи,
что успокоили бы боль.
Чтоб прозвучало снова, снова:
да, да, я знаю, всё хреново,
но я же рядом, я с тобой.
И всё, и это как отрада,
и больше ничего не надо –
плечо, и губы, и рука...
Дождя натянутые струны,
а внешне кажется, что струи –
струятся, как с небес река.
К тебе протянутые руки –
как память и мечта о друге
и как о помощи мольба…
А мир господень беззаботен,
хотя огонь из преисподен
и с неба слышится пальба.
Молчите, проклятые книги,
замрите, крохотные миги,
молчанье далее везде.
Пусть зуб неймёт, но видит око,
и я уже не одинока,
не на земле, так на звезде.
* * *
Нет, из жизни я не вычитаю мечту свою...
В этих стенах теплей без тебя мне, чем вне.
Ты ведь всё ещё здесь, я тебя ещё чувствую.
Лёгкий шорох шагов или тень на стене...
Ты теперь где-то там, куда уж не добраться мне,
куда так бы хотела попасть ведь и я,
но какие-то высшие мира вибрации
мне доносят следы твоего бытия.
И по звёздам читаю тебя я, мечту мою,
чтоб как гвоздики в сердце их намертво вбить.
Просыпаюсь в слезах и, счастливая, думаю:
ну нельзя уже, некуда больше любить.
***
Небо застыло в звёздном ковше,
осень тоску мою длит.
Всё затемняю, что не по душе,
и нажимаю «Delete».
Прочь, изыди... ушло уже!
Звёзд рассыпанное драже...
Но всё равно болит.
***
Вы думаете, я одна?
А я и не одна.
Ведь вы не видите до дна.
Я вся вам не видна.
Бледна, бедна и холодна
моя судьба на вид.
Но только мне она родна,
ведь там со мной Давид.
Его звезда среди планет –
теперь моя семья.
И никого на свете нет
счастливее, чем я.
Со мною голос и портрет,
и память о былом.
И даже этот сон и бред
полны его теплом.
***
Жизнь декорации всё меняла –
лето на осень, шило на мыло.
Как бы она бока нам не мяла –
всё по прошествии станет мило.
День так стремителен и невечен,
капли заката – о том, что поздно,
но впереди ещё мой невечер,
и впереди ещё час мой звёздный.
Верой спасаюсь в свои химеры,
в то, что хранимо, благословенно.
Жизнь поменяет лишь интерьеры,
главное будет неприкосновенно.
***
Хожу под Богом. Он мне вроде крыши.
И радуга вздымает лихо бровь.
Смешны мне богатеи, нувориши, –
им не понять, что мне волнует кровь.
И, выдуманный мной наполовину,
а может быть, и полностью мираж,
он, как ни странно, подставляет спину,
когда мне трудно, гуру мой и страж.
Нет, я не с Богом, только лишь под Богом,
открытая и каре, и любви.
Но легче жить в своём краю убогом,
когда лишь Бог возвышен над людьми.
В золе и пепле, в веке этом грозном,
среди сражений, холода и тьмы,
я отдышу как на стекле морозном
кружок тепла у смерти и зимы.
Под взглядом Бога я хожу прямее
и лучше вижу, кто мне враг и друг.
Хожу под Богом, чтобы, как камею,
мне истину принять из первых рук.
***
Я под нашими звёздами тихо иду.
Но не видят их те, что попали в беду
и не верят, что могут они нас спасти
и лучами чужую беду отвести.
Звёзды взглядов своих не отводят с лица,
там записана вся наша жизнь до конца.
Я пытаюсь вглядеться в ту тайну до слёз.
Я им верю, хоть может быть и не всерьёз.
Человек на земле беззащитен и гол.
Бог ведь не существительное – глагол.
Это имя движения, вечная жизнь,
механизм запущения тайных пружин.
Он не в церкви, не в библии, не в образах,
а в горячих ладонях и тёплых глазах.
И когда мне совсем уже невмоготу –
я спрягаю любимый глагол на ходу.
Я его повторяю как мантру в уме,
чтобы имя твоё да святилось во тьме.
Пока столько любимых людей нами, мест –
Бог не выдаст и злобная сила не съест.
***
Врачи сказали: угасает...
И ты угас, моя звезда.
Звезда Давида нависает,
теперь со мною навсегда.
Мне только отодвинуть штору
иль выйти ночью на балкон –
и вот он ты, моя опора,
мой вечный нравственный закон.
Ты далеко, и всё же возле...
Мигаешь мне, вверху паришь...
Как будто азбукою морзе
со мной оттуда говоришь.
Как жаль, что ты не обнимаешь
моих осиротевших плеч,
но всё на свете понимаешь…
Ты там – чтоб жизнь мою стеречь.
***
Когда я повторяю твоё имя –
мне кажется, ты слышишь там в могиле,
оно полно флюидами твоими
и помнит, как друг друга мы любили.
Как Бродский говорил: «шепнёшь лишь имя –
и я в могиле торопливо вздрогну».
Шепчу его, чтоб не исчезло в дыме,
а то я без него совсем продрогну.
Твоими именами полон воздух.
Я верю, он забвенье остановит.
Мир для меня поделен очень просто:
теперь есть только ты – и остальное.
Ты помнишь, как однажды в роще зимней
на твой шутливый свист щегол ответил?
Я научусь свистеть, и может, ты мне
ответишь, словно птица или ветер.
И «Да» в ответ мне в имени как в бронзе,
и «вид» шикарный во втором есть слоге.
И звёзды его азбукою морзе
выкладывают мне на небосклоне.
***
Высоко-высоко зажигали звезду,
и её мне затмить не могли
ни фонарь, освещающий дом на посту,
ни горящие окна земли.
Та звезда зажигала сама небеса
маяком занебесных морей,
над балконом моим что ни ночь нависав,
над душою стояла моей.
И всё то, что нам видится поверх голов,
излучало таинственный свет.
Я вела с той звездой разговоры без слов,
а она мне мигала в ответ.
Все желанья мои она знала сама,
их загадывать нету нужды.
Мне и тьма с ней не тьма, и зима не зима,
потому что она – это ты.
***
Я со вселенной разговариваю –
не важно, что она большая.
Так боль свою я заговариваю
и потихоньку уменьшаю.
С тех пор, как ты ушёл – неведомо
куда, неведомо насколько –
мне что-то было там поведано
звезды сверкающим осколком.
Мне что-то было там завещано,
что птица счастья тащит в клюве.
Мир раскололся, и та трещина
прошла по сердцу всех, кто любит.
Да, и одни мы тоже воины,
как дни бы ни были несладки.
На все судьбы своей пробоины
я ставлю звёздные заплатки.
***
С ума сойти как делать нечего –
все звёзды для меня одной!
И окна светятся доверчиво,
и ты мне ближе чем родной.
И вижу как звезду падучую –
себя былую сквозь года...
А для тебя три слова мучаю:
люблю целую никогда.
***
Ты там, по ту сторону неба,
и смотришь сквозь дырочки звёзд.
И светит сквозь нежить и небыль
любовь через тысячи вёрст.
На мне как загар этот отсвет,
как солнечный зайчик в душе.
Где этот, реальный, где тот свет,
я не различаю уже.
Слетает земная короста,
под нею – сияние дней.
Я мою окошко не просто,
а чтоб тебе было видней.
Когда поутру или ночью
заглянешь, пока ещё сплю,
и через тоску одиночью
проклюнется снова: «люблю».
***
Я по ночам отпугиваю смерть
и звёзд пасу разбредшееся стадо.
За маленькой вселенной присмотреть
кому-то надо.
Чтоб не затёрли полчища вояк
её сияние следами грязи.
Балкон – мой пост бессменный и маяк.
И Бог на связи.
***
Как хочется мгновенье длить
и пляшет сердце словно клоун...
Но это не определить
обычным человечьим словом.
Когда сливаешься душой
с землёю, веком, мирозданьем,
никто другому не чужой,
и мы друг в друге прорастаем...
***
Коснись колен моих травой,
а сверху облаком укутай.
И там, за пеной кучевой
меня ни с кем не перепутай.
Да нет, шучу, конечно, нет...
Ты закажи, хотя и помер,
на самой лучшей из планет
нам пятизвёздночный там номер.
Пусть это будет наш причал…
В твоём любимом балахоне
его я часто по ночам
высматриваю на балконе.
Как будто я не здесь, а вне,
ищу какого-нибудь лаза...
А ты подмигиваешь мне
звездой такой же кареглазой.
***
Без тебя в этом мире мне делать нечего,
но со мной ты из немоты веков
говоришь языком листвы и кузнечиков,
языком закатов и облаков.
Это счастье, мифическое, бумажное,
как живое, может меня согреть.
Смерть на этом свете не самое страшное,
страшно друг для друга нам умереть.
Твоё имя живёт, и зовёт, и светится
над балконом собственною звездой.
Жду, что что-то мне с высоты ответится
на «люблю», летящее в мир пустой.
***
Может, это мечта дурацкая,
что с вселенною я на ты?
И придумана сказка райская
для боящихся темноты.
На земле шебутно и суетно,
небо – звёздное решето.
Но я чувствую, существует там
что-то большее, чем ничто.
Эти знаки и эти символы,
если правильно разгадать,
посылают оттуда силы нам
и вливают в нас благодать.
Что бы я на земле не делала,
не писала бы мудрено,
может тут никому и дела нет,
а вселенной не всё равно.
Мои ямбы, хореи, дактили
получаются, лишь любя.
И вселенная стала б так себе,
если б не было в ней тебя.
Что любимое – всё нетленное,
выше нотой колоколов...
И подружка моя вселенная
понимает меня без слов.
У меня небольшая миссия –
жить, вселенную не бледня,
чтоб не только бы я зависела –
и она бы чтоб от меня.