***
Я люблю, чего же боле
мне ещё от жизни ждать,
кроме этой сладкой боли,
что не в силах побеждать.
Не смываю строк печальных,
но так рада, что в них жив
самый ближний среди дальних,
самый близкий из чужих.
Месяц смотрит безмятежно
и не ищет своего...
Я люблю тебя, конечно,
но не более того.
А всё то, что было б боле,
выше слов, поверх полов –
отпускаю я на волю,
пусть летит поверх голов.
***
Мне ничего не надо.
Пусть тебе будет тепло.
Сердце согреть тебя радо,
пряча в своё дупло.
Даже тоска и боль же –
в чём-то и благодать.
Ждать ли от жизни больше,
чем она может дать.
Не увидать воочью,
всюду брожу с огнём...
Может, отыщется ночью
то, что потеряно днём.
***
Молчала я что было сил
о самом важном, самом главном,
таком бесхитростном и славном,
что всяк в душе своей носил.
Молчала я, что я люблю,
но за меня шептали листья,
небесные писали кисти,
и рифмы жаждал сыр дор блю.
Я стала с ними в унисон
писать, рассказывать и плакать,
и били стрелы в сердца мякоть,
но жизни кончился сезон.
Сама с собою помолчу
о самом тщетном и напрасном,
но всё равно таком прекрасном,
что мне уже не по плечу.
***
На смену Эвтерпе пришла Мельпомена,
меняет акценты, как курс кораблю.
Течёт всё, меняется, но неизменно
по-прежнему старое слово «люблю».
Люблю тебя, хоть мы всего лишь знакомы
и встречи по пальцам могу перечесть.
И чем – не смогла бы сказать – я влекома.
Люблю тебя просто за то, что ты есть.
Люблю тебя даже когда с тобой в ссоре,
когда тебе лучше с иными, чем я.
Люблю бесполезно, но это не горе,
а горько-счастливая участь моя.
И это бессмертно, и это смертельно,
но надо лишь в небе парить журавлю.
Люблю – даже если хочу быть отдельно,
люблю, даже если скажу: не люблю.
Люблю то светло, высоко и воздушно,
а то – словно мгла опустилась уже...
Люблю, хотя всё это вовсе не нужно,
а нужно одной моей глупой душе.
Люблю тебя, даже когда с тобой сложно,
откуда берётся оно, из чего?
И ты ничего мне за это не должен,
и я кроме жизни тебе ничего.
***
Вдруг пронзит похожесть линий,
мимолётное лицо...
Озарит мой день тоскливый
мимолётное словцо...
Так от мига и до мига
по земле меня ведёт
то, что было, то, что мило,
что ещё произойдёт.
Лучшего уже не будет,
мёда с губ твоих не пить.
Среди праздников и буден
мне одной теперь любить.
Но спасибо, ах, спасибо,
Бог или не знаю кто,
что на свете так красиво,
что сама люблю зато.
***
Ты не звонишь мне просто так,
а только если есть причина.
А у меня причин до ста,
но в сущности одна – кручина.
Как можно не любить с утра,
друг друга так не понимая...
О жизнь, ты мне уж не сестра,
вода на киселе седьмая.
Пусть в мире я никтым-никто,
но одиночества коросту
пробьёт порой хотя бы то,
что ты звонишь мне так не просто.
Хватаю трубку за бока,
как за рога быка отважно.
– Привет – привет! Пока – пока!
Поверь, мне это очень важно.
Одна страна, один район,
и этот вечер так не вечен...
– Алё, ты здесь? Приём, приём...
Ну отвечай же, человече…
***
Я не роза – сорняк, одуванчик,
путь плетут из меня венки.
Хочешь, дунь на меня, мой мальчик,
мои дни полетят, легки.
Одуванчик – пушок, обманчик,
дуновеньем одним гоним.
Как прозрачен мой сарафанчик,
лишь одно сердечко под ним.
Незаметна, неприхотлива,
на подъём и помин легка.
Мне не нужно тепла, полива,
только ветер и облака.
Кто без дома, семьи и крова,
не обласкан и одинок –
пусть утешит их – не лавровый –
одуванчиковый венок.
***
Надолго ль, коротко, взаимно или без,
спустились ангелы или попутал бес,
из плоти-крови или же бумажно –
не так уж это в сущности и важно.
Вживую ль, мысленно, во сне или в бреду,
к живому, мёртвому, в раю или в аду,
облечено в слова иль бессловесно –
обречено оно или воскресло,
неважно, милые, а важно лишь одно,
что вам единственно, мучительно, родно,
что в нём самом отрава и отрада,
что в нём одном расплата и награда.
***
Всё оказалось невозможным:
травинки крепче тротуар,
наш поезд не прошёл таможни,
двоих не вынес Боливар.
Любовь не видела пропажи,
она держалась дольше всех,
отсутствие скрывая наше
руками нежными, как мех.
Но хоть красив огонь бенгальский –
пожара он не породит.
Декабрь Январьевич Февральский
нам кровь и губы холодит.
И я пишу уж третий короб
о том, что я уже не я,
и я машу тебе с балкона,
любовь ушедшая моя.
Но та, что у меня украли,
та, что, казалось, умерла,
переселилась в воду в кране,
в конфорки, лампы, зеркала...
И там, среди вселенской ночи,
оно, незримое, горит,
как будто что сказать мне хочет,
и мне оттуда говорит.
***
Как быстро темнеет. Как долго светает.
И снег наши прошлые дни заметает…
Но я ничего из них не вычитаю.
Смотрю, словно древнюю книгу читаю…
Влюблённые часто одни остаются.
Сердца их непрочные бьются как блюдца.
Но всё, что внутри тебя молит, бунтует –
метель обезболит и забинтует.
Когда просыпаюсь – в тоске или в счастье –
зима заполняет меня в одночасье.
И, кажется, что никогда не согреться,
коль сердцем о сердце не потереться.
***
С тобой на мейле или сервере
мне неуютно как на севере.
И совершенно всё напротив –
когда глаза твои напротив.
По телефону голос прячется,
словами только обозначится,
но как звучит он мне весомо,
когда его я слышу дома.
Что было в замысле и помысле –
покроют заросли и поросли.
А мне увидеться в отраду
живьём, воочию, взаправду.
***
Не о женщине, не о мужчине
поэтическая строка,
а о ком-то в иной личине,
неизвестной в миру пока.
Это зверь, которого кормим
своей плотью и кровью жил,
это голос загробный горний,
что над бездной в ночи кружил.
Это то, что в душе клокочет
и сражается, как инь-янь,
возникает когда захочет
и уходит куда ни глянь,
то скрываясь в подземной глуби,
то летая поверх голов...
Мы не знаем, кого мы любим.
Не найти подходящих слов.
Это вырвано из контекста,
из печёнок, из потрохов.
И себе не находишь места…
Иль находишь – внутри стихов.
Не суди моё поведенье,
это что-то во мне само.
Я мираж, твоё сновиденье,
ненаписанное письмо.
***
Как над нами властвует природа!..
Думаем, что в чувствах знаем толк.
Но любовь – не продолженье рода,
не семья, не заповедь, не долг.
Бабочка, воздушный самолётик,
летний легкокрылый мотылёк,
что в весёлом солнечном полёте
вашу душу грешную увлёк.
Танец жизни и благоуханье,
ни забот, ни тягот, ни нытья.
Бунинское лёгкое дыханье,
Кундерова лёгкость бытия…
***
Любить свободно, просто, как во сне,
без всяких но и самооправданий.
Свет глаз твоих и свет в моём окне.
И отсветы несбывшихся свиданий.
Из слов твоих хоть снеговик лепи...
Я пристально гляжу в души бинокль:
пространство – вот что нужно для любви,
где паруснику так уж одиноко ль?
Любить – не значит прибирать к рукам,
держать, чтобы не вырвала утрата, –
а курс держать в открытый океан,
откуда больше нет уже возврата.
Ты здесь из сказки, только не моей.
В моей конец печальнее и раньше.
И день мой всё короче и темней,
а твой всё так же розов и оранжев.
Но слава Богу, что он был не скуп,
что поживу ещё на белом свете,
и словно лёгким дуновеньем губ
любовь свою пускаю я на ветер.
***
Я тебе столько слов приготовила,
а сейчас они все завяли...
Может, это того и не стоило,
были бы – как в кустах рояли.
Пусть когда-нибудь сами скажутся –
наобум, невпопад, не к месту…
Как цветы, что сорвать отважатся
на обрыве за шаг до бездны.
Как на крыше выросло деревце
и мой взгляд восхищённый ловит.
Непонятно, на чём всё держится –
на соплях и на честном слове.
Ураганы свалили прочие,
а оно стоит – как невеста…
Может, это самое прочное –
что не вовремя и не к месту.
***
Тюльпаны, розы… В них пока нужда ещё,
спасающих от тусклой суеты.
Глядят они так жизнеутверждающе.
Такие человечные цветы…
Цветок прекрасен даже увядающий.
Опавшие безвольно лепестки
похожи на одежды ниспадающей
роняемые на пол лоскутки.
Пусть опадают ласково усталые,
но чётное число я сохраню,
чтоб по нему – что «любит», прочитала я,
прекрасному поверивши вранью.
Любуюсь, улыбаясь через силу я,
на танец опадающих одежд...
Цветы мои, бесхитростные символы
вовек не увядающих надежд.
***
Цветок, казалось, можно сдунуть –
так был он квёл.
Я о цветке забыла думать,
а он расцвёл!
Я плакать в феврале устала
среди чернил...
А тот, о ком уж не мечтала –
вдруг позвонил!
От ожиданья скулы сводит,
надежд падёж...
Ко мне же всё тогда приходит,
когда не ждёшь!
***
Схлынет всё, словно воды марта,
неразборчивая их речь.
Наших встреч пожелтела карта.
Эти контуры бы сберечь.
Уж почти и неразличимы
эти линии и штрихи.
И годами неизлечимы
сны, запрятанные в стихи.
Помнишь, ты говорил когда-то:
«Это надо всё записать».
Мне мерцала в ночи звезда та...
Всё записано в небесах.
Просто встреча двух одиночек,
и друг другу мы не чета...
Неразборчивый Бога почерк.
Неотчётливая мечта…
***
Близость – это когда не боишься, что сердце устанет,
не боишься казаться нелепой, неловкой, смешной.
И словами касаешься нежно, как будто устами.
Близость – это когда не губами целуешь – душой.
Когда фразу, что первый начнёт – продолжает вторая,
и не стыдно рассказывать свежеувиденный сон.
Когда стол от пролитой воды за другим вытирая,
не смущаешься, что это видят десятки персон.
Близость – это когда расстояние вовсе не важно,
и года неважны, ибо он нам всегда как дитя.
Когда хочешь обнять через слово, пусть даже бумажно,
когда пишешь кому-то «я дома», порог перейдя.
***
В тишине, покое, одиночестве,
когда жизнь не так уже страшна, –
делать только то, что тебе хочется,
а не то, что нужно и должна.
В этом состоянии сбывается
всё, что было раньше не дано.
И не всё равно как называется –
старость или молодость оно.
Так легко тебе уже отваживать
тех, кому не можешь доверять.
Ты уже на всё теперь отважишься,
потому что нечего терять.
Пусть бегут года неторопливые,
не проси, не бойся, не спеши.
Можешь быть сама собой счастливою,
излучая тихий свет души.
***
Чтоб не стать как какой-нибудь овощ,
что своя не познает своих,
призывала я скорую помощь
самых лучших мгновений своих.
И она, в тупиках застревая,
бесконечные пробки кляня,
приезжала, пока я живая,
успевала, спасала меня.
Я усталую память пытала,
днём искала любимых с огнём.
Если тёмное время настало –
ярче светлое видится в нём.
Нам потом в слой единый слежаться,
а пока каждый проблеск лови...
Мне б за слово одно подержаться,
продержаться до слова любви.
***
Как ветер сквозь дождь, как улыбка сквозь слёзы,
как снежный с горы нарастающий ком...
О чём и о ком эти сны или грёзы –
мне трудно поведать земным языком.
Об этом рыдала и пела мне лира,
с небес долетала высокая весть.
Казалось, что ты не из этого мира,
а может, и так оно в сущности есть.
Порою меня не бывает счастливей,
порой выживаю всему вопреки.
Любовь моя – это не буря, не ливень –
скорее, течение тихой реки.
Как тщетно там сердце пыталось согреться,
как не узнавали меня зеркала...
Отныне мне в них и не нужно смотреться –
стихи отражают меня догола.
Там каждый мой штрих досконально проявлен,
просвечен до донышка день мой любой.
Порою слова мои ранят краями,
но всё потому лишь, что это любовь.
***
А если не откроется Сезам –
то у тебя есть ключик золотой.
Когда-нибудь ты убедишься сам
и вспомнишь над могильною плитой
или на той заброшенной скамье,
где наши тени прошлое хранят,
где было хорошо тебе и мне,
бывают души больше, чем родня.
Средь бела дня слова совсем не те,
ты их потом услышишь, милый друг,
как очертанья только в темноте
на старых снимках проступали вдруг,
когда придёт прощальная пора
и будет рассыпаться, увядав,
всё, что вблизи не виделось вчера –
на расстоянье после увидав.
***
Я с балкона бросала стихи тебе вслед,
ты ловил их как будто кружащийся снег.
А в том месте, где строчки коснулись земли,
по весне молодые цветы расцвели.
Я бросаю на ветер слова о любви,
ты ладонями их, как и прежде, лови.
Пусть они словно снегом укроют тебя,
как стеной обступя, белизной ослепя.
Я тебя осыпаю любовью с небес,
мне не надо других новогодних чудес.
Столько зим, столько лет я дышу тебе вслед,
каждый стих – как счастливый трамвайный билет.
Ты постой под балконом и счастье поймай,
и не важно, что с рельсов сошёл тот трамвай.
Важно то, что в сосуде горит, не сосуд.
Пусть стихи мои счастье тебе принесут.
***
И даже если ты звезда
в лучах лаврового венца –
ты ищешь своего гнезда,
ты ищешь своего птенца.
И чтобы не сойти с ума,
сойдя с орбиты кочевой,
ты создаёшь его сама
из никого, из ничего.
Ты знаешь, что это абсурд,
и ядом обернётся мёд,
но если есть где высший суд –
он оправдает и поймёт.
Любить как петь, любить как пить,
не знать, не помнить о конце,
и многих до смерти любить
в одном единственном лице.
***
Сегодня всё таяло, таяло,
и дождик, в порядке бреда,
всё, что ты в себе утаивал –
поведал мне по секрету.
Пусть жизнь неохотно радует,
все живы мечтой одною –
вдруг что-то войдёт, как радуга,
внезапное и цветное.
И Тот, кто всем этим ведает,
подарит нам чудо встречи,
как «продолжение следует»,
как знак, что ещё не вечер.
***
Мы с тобой очень разные, но зато
одинаково одиноки.
И мне хочется очень, чтоб как никто
ты мои понимал бы строки.
Я хотела бы слушать в ночной тиши
стук часов твоих, жизнь итожа.
И какой-то частичкой своей души
ты меня обнимал бы тоже.
Как поэт, ты не нежен со мной, не груб,
ни прийти стремясь, ни покинуть.
И улыбка прячется между губ,
так что хочется их раздвинуть.
А моя любовь словно снег и дождь –
хорошо глядеть из окна лишь.
Но вблизи эти слёзы, метель и дрожь…
Хорошо, что их не узнаешь.
Буду дальним тебе уголком земли,
куда виз не дано покуда.
Пролетать над тобой журавлём вдали,
а синицей в руке не буду.
***
Сизый голубочек в песне стонет,
а душа не плачет, а поёт.
Наша атлантида не утонет,
наш титаник всё же доплывёт.
Мы печальным песням снова вторим
и привыкли, словно к кабале,
много лет расплачиваться горем
за мгновенья счастья на земле.
Смерть над нами властна лишь отчасти,
и любви не одолеть судьбе.
Я всегда расплачивалась счастьем
за воспоминанья о тебе.
Только это вовсе не расплата
и не плата, а волшебный дар,
в дырах жизни звёздная заплата,
ангелов мерцающий радар.
Плачет, стонет сизый голубочек –
некого теперь ему любить.
В сердце тёплый мечется клубочек...
Этот птенчик снова просит пить.
***
О, старости страна Печалия,
без обольщений и прикрас!
Прекрасный праздник окончания
всего, что радовало нас.
Просроченные обещания,
мираж незанятых высот.
Короткий реквием прощания...
И долгий, если повезёт.
Для счастья вроде нету повода,
условий нет для перемен.
Но средь сугробов, льда и холода
цветёт подснежник, цикламен.
Как схож закат твой убывающий
с зарёй, сияющей впервой,
и лепет уст охладевающих –
с вечнозелёною листвой.
Как нежно, бережно и истово
ты раздуваешь угольки –
и вот уж близко те пречистые,
что так казались далеки.
Какое счастье, коль дотронется
строка до сердца, как рука.
В твоей улыбке мир хоронится,
как небо в чашечке цветка.
Пусть только я тебя, не ты меня,
не съесть, не выпить, не обнять,
и здравый смысл на высший выменять,
как смерть на вечность поменять…
Когда уже легко прощаешь всё
и любишь до скончанья дней –
в пределы жизни не вмещаешься,
а продолжаешься за ней.
***
Ты меня любишь назло всем бедам,
вскользь, ненавязчиво и светло.
Но не догадываешься об этом –
как тебе со мной повезло.
Ты меня любишь на самом деле,
мой молчаливый смешной мальчиш,
даже когда не звонишь неделю,
даже когда на меня кричишь.
Ключик к тебе подобрать пыталась,
но оказался открыт Сезам.
Спросишь, как же я догадалась?
А по голосу, по глазам.
Неуловимой такой теплинке,
что пробивает порой броню.
Птицу синюю Метерлинка
я, словно в клетке, в себе храню.
Чтобы не вылетела на волю,
не растрезвонила наш секрет…
А сердце пусть себе любит вволю,
чтоб каждый был им внутри согрет.
***
Ночь гораздо сильнее дня.
Тень отбрасывает меня.
И в погоне за миражом
строчкой режусь я как ножом.
Верю в тени, в туман, в мираж...
Он стоит надо мной как страж.
Вырос миф, словно гриб в лесу.
Я до мифа ещё расту.
Не ищи меня, это зря.
Где-то в дебрях я мартобря.
Но в какую-нибудь весну
я сама к тебе ускользну.
Где болотные жгут огни,
где мы будем совсем одни,
где всем правит театр теней
и где ночи сильнее дней.
***
Лёд тронулся, то есть сошёл с ума.
И тронулась в сторону лета зима.
И тронулся, задребезжав, вагон...
И в небо тронулся мой балкон.
Всё стронуто в мире куда-то вкось.
Я трогаю имя губами вскользь.
И струны тронуты лишь слегка...
Летят над кронами облака...
О, мир этот проклятый средь берёз...
Всё это трогает аж до слёз.
И я, нестрогою, как трофей,
хочу дотрогою быть твоей.
***
Как бы ни туманны были строки –
всё же ты намёки улови.
Все мои обиды и попрёки –
в сущности, признание в любви.
Удержись от едкого ответа,
если достаю тебя я вновь.
Все мои дотошные советы –
в сущности, забота и любовь.
Так бы мы всю жизнь и жили врозь бы,
если б я тебя ни позови...
Все мои придуманные просьбы –
в сущности, лишь просьба о любви.
***
«О как красив, проклятый!», –
Ахматовский мотив.
И ты – мой ненаглядный,
любуюсь, всё простив.
Шикарный Модильяни,
роскошные слова...
Ты не таков, и я не
увы, не такова.
Ей бы тюльпан в петлице,
плетение сетей...
А я не в силах злиться,
люблю я без затей.
И то, что мне не светит,
не ставлю я в вину,
и ни за что на свете
тебя не прокляну.
***
Не сестра, не подруга, и в общем никто,
но любила тебя очень сильно зато,
только это всё не пригодилось.
И не брат, и не враг, и не друг, а другой,
но всегда всё равно для меня дорогой.
Для тебя моё сердце светилось.
Я в стихах открывала души потроха,
Бог прощал мне безгрешную радость греха,
утешение в самообмане.
Отношения – тонкий такой матерьял.
Ты всё звёзды считал, а луну потерял.
Не заметил, как скрылась в тумане.
В новогоднюю ночь не раздался звонок.
Я-то думала, ты как и я одинок.
И часы били долго и глухо.
Было пусто внутри, во дворе, на земле,
было трудно согреться в домашнем тепле
и желанье загадывать глупо.
***
Костяк отношений, скелет.
Нюансами не заморочен.
Ни жизни, ни нежности нет,
зато несгибаем и прочен.
Тут мяса души не найдёшь,
телесного нету ни грамма.
Но выверен точно чертёж,
надёжно сколочена рама.
Что будет в ней? Чёрный квадрат?
Ни теней, ни смутных видений.
Зато и не будет утрат,
коль не было приобретений.
Рассеется юности цвет,
поблёкнут осенние краски,
слова, что казались навек,
слетят, как ненужные маски.
Но сколько б ни минуло лет,
он выживет в залежах мора –
любви чёрно-белой скелет,
костяк, основанье, опора.
***
Мне дарят нужные подарки –
кастрюли, шали, утюги,
но женщины – и перестарки –
хотят цветы, духи, стихи.
Недорогие, в этом ль дело,
и пусть не мастерский айкью,
а чтобы расцветало тело,
поверив в женственность свою.
Я не даров роскошных жажду,
не нужен торт мне и платок.
Но подари мне хоть однажды
хотя бы лишь один цветок.
Чтоб это было безотчётным,
как капля моря средь песков.
И чтобы было там нечётным
количество у лепестков.
Я слабость к нежности питаю,
чья жизнь всего лишь до утра.
Мне греют душу, опадая,
цветы незла, цветы добра.
Цветок завянет, но пока же
склонился над моим виском...
Пускай хотя бы он мне скажет
люблю последним лепестком.
***
На что любовь моя похожа,
когда б её нарисовать?
На лучик солнечный на коже
и одинокую кровать.
На связку писем недошедших
и поезд, что их вдаль увёз,
на шёпот в ухо сумасшедший
и свет от падающих звёзд.
На занесённые дороги,
на вальс кружащейся листвы
и в долгожданном диалоге
на ты сменившееся вы.
На лёгкий поцелуй воздушный
и иероглиф на песке,
на слово нежности ненужной
на непонятном языке.
***
Слова все лишние между нами,
как будто стекло стены,
и мне не надо твоих признаний,
достаточно тишины.
Когда я читаю твой хмурый голос,
улыбку в пол-уголка,
то всё, чего нет может ни на волос,
что я беру с потолка,
как ловкий фокусник и картёжник, –
то мой неземной улов
куда вещественней и надёжней
бесцветных сосудов слов.
Не вырвать времени и клещами
ресницы твои и смех,
и щёку тёплую на прощанье,
и взмах руки снизу вверх.
Как будто Богом всё это снято –
вот подпись, печать, число...
Не правда ли, всё ведь и так понятно,
всё ясно и так без слов.
***
Отсмеялось и отплясалось,
а душе не до мук и плах.
Столько нежности затесалось
в затемнённых её углах.
На кого же ещё мне тратить
эти краски и звуков медь?
Пусть хоть всё суждено утратить –
а ему умереть не сметь.
Я дыханием отогрею
для тебя этот хмурый день,
чтоб тебе в нём жилось добрее,
чтобы свет не затмила тень.
Ты, идущий сквозь снег и дождик,
вечный мальчик всех матерей,
приложи к душе подорожник –
этот дактиль или хорей.
И почувствуешь в одночасье,
как повеяло вдруг теплом.
Заждалось тебя твоё счастье,
где-то прячется за углом.
Слышишь, как повторяют снова
это ласточки и грачи?
Не забыть бы мне это слово,
как звучит оно, как горчит.
Дай же Бог, чтоб тебя хранил бы
и будил по утрам июль
звоном ливней, кастрюль и гимнов,
но не воем сирен и пуль.
Пусть тревога не потревожит
и исполнятся все мечты...
Ошибаться июль не может,
хоть он зелен и юн, как ты.
***
Когда я хочу обратиться
о чём-то житейском к тебе,
слова начинают светиться
и пахнуть цветеньем степей.
И, кажется, что, их роняя,
я тут же упала б без сил,
как будто бы до меня их
никто не произносил.
Но мы так давно уж знакомы,
что я говорю, как и все,
слова торопливо скомкав,
убив их во всей красе.
Я им наступаю на горло,
и мой монолог нарочит.
Любить – это вовсе не гордо,
а горько порою звучит.
***
Утро застать врасплох –
хмурым и без улыбки...
Не повторяй, мой бог,
этой его ошибки.
Как бы ни был в уме
полон противоречий,
ты улыбайся мне,
если иду навстречу.
Хмурый ещё со сна,
но – просияй приветом...
Это бесспорный знак,
это любви примета.
И никакой устой,
и никакие слитки
мне не заменят той
вспыхнувшей вдруг улыбки.
***
Как ребёнка я тебя балую,
обнимаю плечиков броню.
Там в прихожей – кучка поцелуев.
Я их соберу и сохраню.
За порог куда-то закатились,
столько лет мне были не видны.
Где-то по углам они ютились,
так малы, тверды и холодны.
Их возьму, дыханьем отогрею,
положу на мягкую кровать.
А потом пошлю тебе скорее –
можешь снова ими целовать!
***
Всё, всё, что в жизни происходит
твоей, беда ль, пустяк любой –
всё в душу без зазора входит,
вмещается в мою любовь.
Морщинки, седина ль, усталость,
смеёшься или хмуришь бровь –
всё прибираю без остатка,
впускаю в жизнь свою и кровь.
Ты думаешь, что независим
и пребываешь где-то вне,
а ты давно во мне прописан,
и проживаешь ты во мне.
Неволи пуще та охота,
но так мне хочется самой.
Ты сам не знаешь, до чего ты
со всеми потрохами мой.
***
Жизнь задевает по касательной.
Творец не принял мой билет.
Всё мельче, всё необязательней
я становлюсь по мере лет.
И груз уже не жалко сбрасывать –
чем выше дирижабль мой,
и даже тень уж не отбрасывать,
поскольку ею стать самой.
Так легче на исходе августа,
когда на выход без вещей…
Но только ты, любовь, пожалуйста,
не тай, не гасни, не тощей.
Я унесу льняную буковку
как контрабанду на борту,
спасусь твоей последней луковкой,
волшебной бусинкой во рту.
***
Любовь без знаков препинания,
идущая сплошным потоком
признания и бессознания,
не потом что разит, а током.
Безадресная, беззаконная,
любовь без права переписки,
чьи имена в тетради скомканы,
и ты последний в этом списке.
Любовь, допитая до донышка...
И я гляжу там как с мольберта,
как ненаряженная Золушка,
как несмирившаяся Герда.
Любовь моя, что не изнежена,
гармоний сбившиеся герцы...
А пульс колотится как бешеный.
Сказать, о чём стучало сердце?
***
Так много ниш, укромных зон…
В стихах я прячусь за звучание,
ночами — в книгу или в сон,
а в разговоре за молчание.
На мне спасательный жилет
иль кокон для застывшей бабочки.
Но вот пройдёт немного лет –
и вновь в душе зажгутся лампочки.
И месяц, таявший в серпе,
блеснёт улыбкою неверною.
И всё, что пряталось в себе –
проснётся спящею царевною.
***
И каким бы ни было твоё отношенье –
изменить в мою пользу его не прошу.
Ты моё утешенье, моё утешенье,
я в душе тебя как контрабанду ношу.
Одиноких прямых параллельно скольженье,
мы не пересечёмся на этом свету.
Ты моё утешенье, моё утешенье,
пусть в другую ты сторону смотришь, не ту.
Моей жизни посланье тебе, приношенье,
бескорыстный подарок, спасательный круг –
пусть тебе в утешенье, тебе в утешенье,
когда будет вдруг всё безутешно вокруг.
***
Звонки трамвайные вместо твоих,
листьев воздушные поцелуи…
Что ж, принимаю хотя бы их
и обживаю судьбу нежилую.
Будь благосклонен ко мне, небосклон!
С бору по сосенке, с миру по нитке...
Эквиваленты, дженерики, клон –
всё ж помогают открыться калитке,
что отворяется лишь изнутри
в сад соловьиный, в эдемское царство...
Листьев сердечки летят, посмотри,
словно эмблемы любви и мытарства.
Не колокольный – трамвайный трезвон,
ближе к земному, помельче, попроще.
Пусть здесь не кущи, всего лишь газон,
сердце моё не бунтует, не ропщет.
С мира паршивого – шерсти клочок,
вот и раздетому вышла сорочка.
Дальше ещё не молчанье – молчок,
от тишины замогильной отсрочка.
Я опускаю глаза свои вниз,
мысли купаю в пыли придорожной.
Это с собой небольшой компромисс,
сделка с душой не от жизни хорошей.
***
Ты тонок, словно этот месяц,
и большей частью скрыт во тьме.
Не подобрать к тебе мне лестниц
и ты не спустишься ко мне.
Напрасно близость затеваю –
края души твоей остры
и часто ранят, задевая,
мои непрочные миры.
Всё жду я, ссадины латая,
когда устанешь быть клинком,
и сердцевина золотая
тебя заполнит целиком.
Но жизнь довольствуется частью,
что так прекрасна и слаба,
как половинчатое счастье,
незавершённая судьба.
***
Ты где-то в области до ре ми,
а я где-то в ля и соль.
Ты там, где будни, реальность, СМИ,
а я — где сказка Ассоль.
Сонаты, увы, не выйдет из нас
Бетховенской № 2.
Поэтому и такой диссонанс,
когда сойдёмся едва.
Хотя между нами не сто морей,
и даже не пол-реки,
тебе не вытянуть ноты моей,
а мне твоя не с руки.
Но Богу любые октавы в масть,
всё музыка у него.
И нам в его лишь руках совпасть
шедевром из ничего.
***
Располагайся в моём стихе,
чувствуй себя как дома.
Здесь как хочется всё тебе.
Здесь тебе всё знакомо.
Пусть здесь дышится нам легко,
пусть всегда будет лето.
Это в жизни ты далеко,
здесь тебя ближе нету.
Здесь мы чувствуем в унисон,
совпадаем по фазам.
И поверить мне есть резон
всем несказанным фразам.
Здесь как будто мы влюблены
и – как венец творенья –
нет – гляди – никакой войны
в этом стихотворенье.
***
Пусть не вместе, но где-то возле,
и не важно, что будет после,
лишь бы не прерывалась нить.
Как налаживаю я связи
меж предметами без боязни,
так пытаюсь соединить
то, что так далеко на деле,
то, что теплится еле-еле
и устало себя мне снить,
сердце, порванное на части,
соберу, и умру от счастья,
никого прося не винить.
***
Клюю любви твоей крупинки,
как эта птичка на тропинке.
Клюю, люблю, клюю, люблю…
Всё держится на том клею.
Тем, что люблю я и лелею,
я жизнь свою скрою и склею.
И пусть крупинок больше нет –
от них остался сладкий след.
***
Одна брожу среди тьмы я.
Не пересечёмся мы.
Некоторые прямые
слишком, увы, прямы.
Я это давно допетрила,
когда оставалась одна.
Не люблю геометрию.
Безжалостная она.
Но всё, что мы не сказали,
я понимаю легко.
Слова в одиноком зале
слышатся далеко.
Жизнь не была Сивиллою,
хоть мы и одних кровей.
Но этих рельсов силою
не изогнуть кривей.
Осенью мир обоссан,
но он и не это снёс...
Тычется мокрым носом
мне в ладони как пёс.
Да, красивей звучало бы,
если б сказала: в слезах...
Но была бы как жалоба,
а я хочу как лоза.
Чтоб писалось как дышится –
яростней и острей.
Жизнь понапрасну пыжится,
лепится как репей.
Резус у нас положительный
и группа крови одна...
С неба обворожительно
ухмыльнулась луна.
***
Радость моя ни с того ни с сего,
как растревожу опять я –
наше трамвайное ничего,
небыли, необъятья,
наши несказанные слова,
не приютившие страны,
души, касающиеся едва,
необъяснимо и странно...
Десять и двадцать пройдёт или сто –
здесь или Там ли уж буду, –
но, что идёт после слов «а зато» –
я никогда не забуду.
***
Звёздочка сорвалась с небосвода.
Я её пригрела как птенца.
Приносила пищу ей и воду,
чтобы не погасла до конца.
Любовалась крохотною искрой,
укрывала в ливень или зной.
Стала мне она до боли близкой
и по-настоящему земной.
Звёздочка… Какая всё же малость!
Нет ни губ, ни глаз и ни волос...
Между нами вечность состоялась.
Только, жалко, жизни не сбылось.
***
В снегу следы пернатых лапок –
их босоногие штрихи.
Как путь по первопутку сладок...
А может, это их стихи?
Ещё пройдусь хотя бы часик,
о жизнь, меня куда-то день...
Как ночь нежна! – воскликнул классик.
Нежнее ночи этот день.
Но вот я дома, кофе допит.
Смотрю в окошко на звезду.
А у тебя опять не топят...
Глаголом жечь тебя пойду.
***
Но как продолжить время радости
и скоротать нам время горя?
Вот птицы, солнце, кофе, сладости,
вот лес в серебряном уборе.
Пока, продрогшие, заблудшие,
ещё не падаем под ношей,
давайте верить только в лучшее,
давайте думать о хорошем.
Руками разведу беду мою
и наколдую всем удачу,
пока я о тебе лишь думаю,
и о тебе смеюсь и плачу.
В своей светлице темнооконной
живу, ресниц не поднимая,
не выходя на свет из кокона,
тебя лишь сердцем обнимая.
***
Ёжик замёрзший пытался согреться,
но, приближаясь к другому ежу –
только сильнее укалывал сердце,
ранит защита подобно ножу.
Можно согреться, лишь сбросив иголки
и прижимаясь телами к телам.
Дождь ли, метелица, ветер ли колкий,
всё нипочём будет, всё пополам.
И человек – не такой же ли случай?
Хочется-колется сердцу опять.
Что же ты смотришь, как ёжик колючий,
не подойти к тебе и не обнять.
***
Но вызревает внутри суеты и вздора –
это ведь ты, неведомый мне до поры,
мой стебелёк, мой стержень, моя опора
в мире, который мчится в тартарары.
Чем хаотичней, сумрачней и нелепей,
тем драгоценней светлого островки.
Сердце по-своему строит, кроит и лепит
мостик строки меж двух берегов реки.
Да, на соломинку не суметь опереться,
слишком хрупка опора таких мостов.
Только лишь любоваться, любить и греться,
только летать поверх приземлённых слов.
Это всё не для практичных ходов и выгод,
это для лёгких снов и высоких нот.
Только один для таких существует выход –
ярче светить на фоне сплошных чернот.
***
Жизнь мимолётна, как наш поцелуй,
смерть поцелует длиннее.
Как на неё, на косую, ни плюй,
все остаёмся мы с нею.
И, расставаясь с родными людьми,
с ней обвенчаемся срочно.
Брак подневольный, не по любви,
но неизбежный и прочный.
Я предпочла б лучше дождик косой,
листик в линейку косую,
чтобы по лесу бродила босой,
жизнь нашу живописуя.
Хоть, как пером бы её ни малюй –
будет не очень похожей…
Слишком короткой, как наш поцелуй
при расставанье в прихожей.
***
Я живу тобою без тебя
и не знаю даже,
слова выпуская воробья,
что моё, что наше.
Иногда его в себе душа,
нежа иль корёжа...
Лечит душу близкая душа,
и калечит – тоже.
Ты привык как к птице по весне,
что звучала нежно,
что была как дождик или снег
просто неизбежна.
И хотя одних с тобой кровей –
в стороне дышала
и своею никогда твоей
жизни не мешала.
Вслушайся в мелодию сюит,
выгляни в окошко.
Там не просто дерево стоит
и не просто кошка.
Что-то вспомнишь из далёких снов,
близкое, большое...
Слов не разобрать, но и без слов
всё поймёшь душою.
И бредёт любовь моя, боса
и простоволоса...
И пока над нею небеса –
нету ей износа.
***
Ловушка это или дар?
На радость мне или на горе?
Сердечный солнечный удар,
благое, горькое, нагое…
Путь в бездну или в небеса?
То истина или ошибка?
Твои осенние глаза,
твоя весенняя улыбка…
Зачем мне это, для чего,
с судьбою и с собой не сладить.
А мне не нужно ничего,
лишь по душе тебя погладить.
Я в этих розовых очках
смотрюсь наивней и моложе.
Тону в насмешливых зрачках
и в облаках взбиваю ложе.
***
Жар душевной тяги,
жалости в крови
как к птенцу, дворняге,
цветику в траве,
за которых страхи –
только лишь живи! –
горячее страсти
и сильней любви.
Ешь, а то остынет…
Ты моя семья.
Не беда, что ты не
чувствуешь, что я.
Подчинясь заботам,
вить гнездо в груди.
И не важно, что там
будет впереди.
***
Как страшно знать и сладостно не ведать,
их сколько там – мгновений или лет,
а просто звать и ждать тебя обедать
и из окна махать тебе вослед.
Не мучиться в ночи тоскою лютой,
душевной смутой не терзать года,
а просто жить вот этою минутой,
что больше не вернётся никогда.
На воздух опираться, на надежду,
на музыку, печаль ею леча,
на плечики для праздничной одежды,
коль нет того надёжного плеча.
На полу-радость и полу-улыбку,
раз большего судьбою не дано,
и солнца луч как золотую рыбку
ловить с утра в открытое окно.
***
По крови ты никто, а по душе мне вровень –
так думала, когда мы встретились едва.
Узнала я потом: одной мы группы крови,
а вот с душой сложней, поскольку мира два.
Не можем понимать друг друга мы порою,
душа размахом крыл другого отдалит,
но чувствую тебя в своём составе крови
и по тебе всегда душа моя болит.
Бегущим вдаль двоим не пересечься рельсам,
планетам не сойти с устойчивых орбит,
среди земных цветов не выжить эдельвейсам,
но ты гвоздями слов к душе моей прибит.
Как хорошо летать, быть вольным словно ветер,
как больно, что далёк и мертвен свет планет.
О радость по всему, что есть на белом свете,
и горесть от того, чего на свете нет.
***
Наступит завтра, если ты
сегодня скажешь: доброй ночи.
В душе распустятся цветы
и звёздочки откроют очи.
Хочу, чтоб голосом твоим
кончался каждый день и вечер,
чтоб думать, что он нам двоим,
что вечен мир и бесконечен.
«Спокойной ночи!» – пустячок,
но от него теплее спится.
У смерти вырванный клочок,
спокойной радости крупица.
***
Мы как давние кенты
час иль два болтали кряду,
и в конце уже вдруг ты –
если что — сказал, – я рядом.
Я запомнила тогда…
«Если что...» а что случится?
Катаклизм, болезнь, беда –
и мой друг в момент примчится.
Но зачем же ждать беды,
дать сбываться тем тирадам…
Наготовила б еды,
щегольнула бы нарядом.
Пара слов лишь на ходу...
Что ж ты их так долго прятал?
Буду помнить и в аду:
«если что — приду, я рядом».
Если вдруг умру — не верь.
Будут знаки — будь же рад им...
Отвори окно и дверь,
ты почувствуешь: я рядом.
***
Ты моя синица в небе,
прилетай хоть иногда.
О тебе любви молебен –
всё равно что хлеб-вода.
Я тебе стихов насыплю,
как пшена большой лоток.
Хорошо тебе ли, сыт ли,
иль ещё один глоток?
Улетит моя синица
как журавлик к небесам...
Что тебе ночами снится?
И чего хотел бы сам?
Я тебя держать не буду,
помашу легко вослед.
Буду ждать и верить чуду
хоть ещё десяток лет.
***
Если кто-то тебе заменяет весь мир –
это значит, что нет своего.
Нет, делиться своим каждый час, каждый миг,
умножая бессчётно его.
Я дарю тебе то, что дороже всего,
всё богаче при том становясь.
Не могу я отдать лишь того одного,
с чем нетленна незримая связь.
Я годами хожу за тобой по следам,
лишь к тебе моё сердце лежит,
только я одного никогда не отдам,
то, что нам здесь не принадлежит.
О тебе моих слов золотые слои,
для тебя – стихотворчества печь,
но мой мир, и душа, и пространство – мои,
и границы той не пересечь.
***
О, прощанье! в какой-то из дней
будет сказана главная фраза,
что прекраснее всех и грустней,
потому что вмещает всё сразу:
ту любовь, что вовек не избыть,
что в любой моей клетке стучится,
как и ту, что могла б к тебе быть,
но уже никогда не случится.
Я не знаю, какой разговор
может стать между нами последним.
Пусть он будет далёким от ссор,
будет лёгким, пленительным, летним.
И немыслимо трубку бросать,
даже если твой тон уже едок.
Просто хочется всё досказать,
всё успеть досказать напоследок.
***
Я звоню просто так, попроведать.
Я не знаю, чего я хочу.
Может, просто прижаться к плечу.
Может, просто с тобой пообедать.
На том свете за всё заплачу.
Для меня твой нахмуренный голос,
хоть далёкий, как полюс, порой,
возвращает желанный настрой,
моей жизни – нечаянный бонус
и судьбе необычный покрой.
Расскажи, как твой день протекает,
что ты видел сегодня во сне.
И тоска, как от песен Массне,
постепенно стихает, стихает...
Как же хочется верить весне.
***
Я пишу это не для всех.
Я люблю тебя без затей.
Буду слушать твой голос, смех.
Буду нянчить твоих детей.
Этой жизни моей хана,
но ещё есть другой виток.
Для тебя оживёт она
и распустится как цветок.
В красных шапочках знаешь толк, –
так идёт, что не нагляжусь.
Я, конечно, не серый волк,
но ещё тебе пригожусь.
Всё бывает когда-то вдруг.
Это будет другая жизнь.
Бог спасательный кинул круг
и шепнул во сне: удержись!
***
Между своими церемонии,
наверно, вправду не нужны.
Пусть всё находится в гармонии:
бесцеремонно мы нежны,
бесцеремонно обожаемы,
ну, пусть словарь слегка кондов,
ну, пусть не слишком уважаемы,
зато любимы без понтов.
Что церемониться с любимыми,
с тем, кто нам родственник почти,
словами нашими избитыми, –
мол, за обиду не сочти...
Да, не причислена к иконе я,
и мы с тобой не соловьи.
Какие, право, церемонии
у тех, кто избраны в свои!
Скажу, сдержась почти геройски я, –
мне лестно, что тебе своя,
что говоришь слова мне свойские,
что я чуть-чуть твоя семья.
Но слов хочу, какими молимся,
чтоб не считали их старьём,
чтоб ты немножко церемонился
со мной, как хрупким хрусталём,
чтоб был слегка меня ты нежащим,
щадил, пылинки бы сдувал,
чтоб был в словах не угол режущий,
а обнимающий овал,
чтоб говорил слова миндальные,
что не обидны, не резки,
чтоб были мы немножко дальние,
хотя воистину близки.
***
Ничего я на твоих весах не вешу,
будто невидимка или дух.
Но как прежде правила всё те же:
Боливар судьбы не держит двух.
Ты один на этом Боливаре.
Я же на Пегасе как всегда.
В небе я, а ты на тротуаре.
Ты земля, а я, увы, звезда.
Буду падать я тебе в ладони,
чтоб желанья выполнить сполна.
Не беда, что разны наши кони.
Будет вечность на двоих одна.
***
Приходи на подольше –
не скажу навсегда, –
но с тобою подальше
отступает беда.
Пусть бы было побольше
этих ласковых дней.
Знаю ведь, что не мой же,
всё равно нет родней.
Улыбнись мне пошире,
мне в окно помаши.
Мы одни в этом мире,
больше нет ни души.
Пусть лишь это, не боле,
лишь глядеть тебе вслед...
Что могло бы стать болью –
станет радостью лет.
***
Я изменилась и ты изменился,
но для меня всё такой же.
Сколько б ни минуло лет – ты мне мил всё,
всё молодой и пригожий.
Пусть даже ты постареешь когда-то
и разминёшься с фортуной,
но для меня не тускнеют те даты,
где ты весёлый и юный.
Так и живу, на иное не зарясь,
в памяти прежнее нежа...
Как хорошо, что меняясь и старясь,
мы для кого-то всё те же.
***
Лопухи или лебеда –
всё стиху я скормлю,
привыкая, что «типа да»
означает «люблю».
Я люблю тебя невзначай,
без сетей и атак.
Нам не надо пить вместе чай,
мы ведь вместе и так.
Пусть хотя бы одно словцо –
как подснежник зимы.
Или просто твоё лицо,
выхваченное из тьмы.
В жизнь как будто в игру играй,
спрятавшись под броню,
чтоб не вырвалось через край
то, что внутри храню.
***
Я болею тобой. А лечусь чем придётся –
что прочтётся и что на глаза попадётся,
что приснится и вспомнится вдруг вечерами,
что увижу я в раме или на экране.
Я всё это в себе как таблетки смешаю.
Я тебе своей жизнью совсем не мешаю.
Умираю тобой и тобой оживаю,
пришиваю к обноскам души кружева я.
Чтобы нежность подольше тебе послужила,
я её к твоим мыслям суровым пришила,
словно к нитке суровой приделала бантик.
Пусть конфетка пуста, но хорош будет фантик.
А из фантика – сделать закладку...
Он напомнит, как может быть сладко.
***
Мне не надо пиров с шампанским,
шумных празднований не хочу.
Помолчи со мной на испанском.
Я в ответ с тобой помолчу.
Помолчи со мной беспечально,
чтобы с сердца свалился груз.
Я почувствую звук молчанья
и какое оно на вкус.
Дождь умолк, не закончив фразы.
Ветер стих, отпустив листы.
Помолчим же, о чём ни разу
не сказал мне на русском ты.
***
Ничего у меня не выгорит,
хоть одних мы с тобой кровей.
Лишь на солнце волосы выгорят,
сердце выцветет в суховей.
Мир поблёкнет и затуманится,
губы высохнут и слова.
Только голос и взгляд твой манит всё,
будто я ещё не мертва.
Что не выгорит – просто выболит,
приучая к приставке «без»...
Только месяц на небе выколет
букву «С».
***
Что-то вроде того, что-то вроде…
Это что-то я очень люблю.
Пусть его не бывает в природе,
только им я мечту утолю.
Что-то вроде любви и надежды,
чем никто не заполнит графу,
что-то вроде воздушной одежды,
ненадёванной в старом шкафу.
Что-то вроде ответного слова,
что не будет произнесено,
что-то вроде пустого улова,
что-то, что лишь в душе спасено.
***
По судьбе моей прошёл по касательной,
но заменить тебя некому.
Мне тебя видеть необязательно,
ты у меня под веками.
Любовь пробирается тайными тропками
и не знает других призов она –
лишь стихами как татуировками
вся душа изрисована.
Не дают уснуть как принцессе горошина
недосказанные слова твои.
Я любовью как будто стеной огорожена
и укутана ватою.
Пусть болезнь эта никогда не излечится,
будет вечен морок дней.
Пусть меня не устраивает человечество –
человечек дорог мне.
От тебя не услышу тех слов конечно я,
но, не раня стёклами,
пусть молчание будет самое нежное
и дыхание тёплое.
***
Это ведь не жизнь ещё кончается –
просто тенью свет заволокло,
это просто сумерки сгущаются
через непромытое стекло.
Это ведь ещё не расставание,
мы ведь не чужие, не враги.
Это просто раннее вставание,
да ещё поди не с той ноги.
Это ведь ещё не отстранение,
не последний писк перед концом.
Просто неглубокое ранение
ничего не значащим словцом.
На такое разве кто отважится?
Чур меня, холодные года.
Это всё пока мне только кажется.
Этого не будет никогда.
***
Душе порой нужен роздых.
Покой, а не вечный бой.
Любовь не огонь, это воздух.
Я просто дышу тобой.
Ты можешь быть мне не виден,
я, может, тебе лишь снюсь,
и наш разговор обыден,
но с ним я не задохнусь.
Какие слова простые.
Как дышит звёздами ночь.
Душа без тебя простынет.
Одной ей теперь невмочь.
Смеши меня до упаду.
Ругай меня и хвали.
Мне так как тебя, не надо
ни воздуха, ни земли.
***
Побурлила любовь и прошла,
и вошла в своё тихое русло.
И до свадьбы своей зажила,
хоть и не было свадьбы, что грустно.
Успокоилась и улеглась,
как болячка, затянута коркой.
Незнакома ей ревности власть,
сладость боли и вопли восторга.
Превращённая в озеро, в пруд
из реки, что бурлила когда-то,
она думает, люди всё врут,
нет любви никакой, и не надо.
Укрощённая меж берегов,
уж забыла она, как штормило.
Всё прошло свои девять кругов.
Что прошло, то становится мило.
***
Совсем не стыдно, если чувство –
в смирительной рубашке слов,
и называется искусством –
то, что сжигает до основ.
Совсем не жалко, если слёзы
одеты в юмор или дробь,
не распознать туберкулёза
в словах, что будто горлом кровь.
Совсем не страшно, если горечь
заесть вареньем и тортом,
и размешать в стиха растворе
то, что б убило нас потом.
***
Ну, допустим, параллельные сошлись.
Ну, уткнулись бы друг в друга, и что дальше.
Даль от этого не сделается близь.
Будет что-то в ней от наигрыша, фальши.
Лобачевский бросил людям эту кость,
чтоб надеялись и веровали в чудо,
что у жизни вдруг случится перекос
и как руки рельсы могут быть сомкнуты.
Но мне ближе несгибаемый Евклид –
как та девочка у Блока пела в хоре, –
знал он, что по ком душа у нас болит,
нас оставят в одиночестве и горе.
Мы не сможем пересечься никогда,
от орбиты никому не отклониться.
Лишь с откосов не летели б поезда,
миновали бы погосты и больницы.
Остальное как-нибудь переживём,
на пространство не своё не посягая,
по отдельности, но всё-таки вдвоём,
лишь во сне чужую жизнь пересекая.
***
Я тебя, конечно же, извиню,
я тебе, конечно, ещё позвоню,
и не изменю тебе наше меню,
но себя я больше тебе не присню.
Ничего нет ближе мне твоего,
и других не нужно мне никого,
жизнь отдам тебе просто и бытово,
но уже не больше, не больше того.
Для тебя всё так же горит плита,
для тебя и нежность, и теплота,
голова всё так же тобой занята,
но уже не та я, не та, не та...
***
Я не знаю, чем оно закончится –
то, что началось так невзначай.
Может быть, однажды не захочется
говорить и пить с тобою чай.
Но сейчас, когда тебе невидима,
я целую как перед концом
мысленно, но видимо-невидимо
наизусть знакомое лицо.
Для меня как в детстве ты теперешный.
Хочется варить тебе, дарить.
Пусть всё будет хорошо и бережно,
будем только нежно говорить.
Будешь ты накормлен мною досыта.
А пока я праздную одна.
На столе такие снеди россыпи,
а душа как прежде голодна.
Утешают музыка и строфика
и прогулки средь окрестных мест...
В небесах любви, наверно, до фига.
Ешь и пей, пока не надоест.
***
Не выводи меня из себя,
а доводи меня до себя,
как это ни смешно.
Не доводи меня до греха,
а доводи меня до стиха,
где всё разрешено.
Не отпускай меня в темноту.
Ты искал меня, но не ту,
ту, что была давно.
В новой жизни не опоздай,
поскорее там вырастай,
соединив звено.
Я смеюсь, а душа в слезах,
тает прошлое на глазах,
будущее в дыму.
Лишь настоящий остался миг,
то ль настоящий, то ли из книг,
и сама не пойму.
***
Ни журавля, ни синицы,
только одни страницы…
Солнечный зайчик не приколоть,
потому что душа, а не плоть.
О седина и морщины,
как же вы беззащитны
в беспощадном сиянье дня,
отдаляя, снижая, бледня.
Где ты, моя синица,
можешь хотя б присниться?
Зря твержу своё крибли крабль,
не вернётся уже журавль.
Счастье, когда понимают,
счастье, когда обнимают.
Но у поэта, паяца, враля
нет ни синицы и ни журавля.
Нет ни в руках, ни в небе,
ни в облаках, ни в снеге.
Только блокнот, тетрадка, экран,
только следы от сердечных ран.
***
Белый снег и чёрные деревья.
Чёрно-белый фильм моей души.
Как изобразить вам чудо в перьях?
Краски тут нужны, карандаши.
Фонари внезапно озаряют
сонные застывшие дома.
Я люблю сильней, чем позволяют
зеркала, рассудок и зима.
Облака плывут – детали неба
и запчасти счастья моего...
Я леплю невиданную небыль –
замок мой любви из ничего.
***
День пролетал, беспечен, невесом,
без горечи, надрыва и накала.
Смотрели фильм и пили в унисон
кисель из одинаковых бокалов.
И путь господень был исповедим,
был как всегда про это и про то же.
И если фразу начинал один –
второй мог без труда её продолжить.
Настанет день, когда придёт тепло,
к кому-то поздно, а к кому-то рано.
И будет жизнь не ранить, как стекло,
а словно бинт накладывать на рану.
И здесь любое лыко будет в корм –
горячий чай и дружеское слово,
и будто вновь ручьи помчатся с гор,
и будто бы весна начнётся снова.
***
Я ценю эту чуткую слышимость,
что возникла уже меж нами.
Пусть не близость и не приближенность,
не горящее в сердце пламя.
Только тихое, ровное, тёплое,
как домашний платок пуховый,
как свечи огонёк за стёклами,
зайчик солнечный пустяковый.
Не подверженные инфляции,
духу времени или строю –
просто голос и интонация,
на которых я счастье строю.
***
Хоть вижу наши берега я,
но берег не переступлю.
Я только лишь оберегаю.
Я бережно тебя люблю.
Застыв на миг у тайной двери –
никак тебя не отпущу.
И хоть не очень в Бога верю,
но вслед тихонечко крещу.
И думаю порой над бездной,
что наши детские пиры –
не прихоть-блажь, а часть небесной
какой-то мировой игры.
Зачем-то Богу это нужно,
ему виднее там, чем мне,
чтоб было нежно, было дружно
и даже счастливо вчерне.
***
Как хорошо с тобой в стихах,
а в жизни всё иначе.
Она проходит впопыхах
и ничего не значит.
Я не всерьёз тебя люблю –
в мечтах, в литературе...
Зачем-то пряники куплю,
как ты любил – в глазури.
И тоже так отколупну,
сглотнув на нервной почве.
И вспомню вдруг, как мне луну
ты подарил по почте.
Я сохранила, чтоб порой
ночами любоваться.
А в жизнь, что прячем за игрой,
стараюсь не соваться.
Давай с тобой поговорим
о чём-то пустяковом.
Пусть будет экшен и экстрим
в хрустальный гроб закован.
Пусть будет запертым сезам,
хранится в книжном сейфе,
доступным только небесам,
неведомым доселе.
***
Наше прошлое, это чудище,
что подёрнуто тёплым пеплом,
было нашим когда-то будущим,
разумеется, только светлым.
Это дерево, это зарево
сохранить я в себе успела,
и сердечное это варево,
что кипело внутри и пело.
Мне всю жизнь из него вытаскивать
всё, что радуется и плачет.
Будь поласковей, будь поласковей,
ведь тебе ничего не значит.
Годы мчатся как ошалелые.
С неба звёздные смотрят очи.
Обними меня. Пожалей меня.
Пожелай мне спокойной ночи.
Наше прошлое станет будущим,
станет заревом над домами.
И останется где-то тут ещё
то, чего не случится с нами.
***
Это были лишь огрехи,
не грехи.
Бог воздал мне на орехи
за стихи.
На прощанье на дорогу
обними.
У меня себя попробуй –
отними.
Высоко тебя держу я –
не достать.
Не проси любовь живую
перестать.
***
К моей любви не липнет грязь,
пылинок нет на ней.
Почти невидимая связь,
но нет её прочней.
Нет ни примет и ни улик,
Мегрэ б в тупик зашёл.
А просто в небе лунный лик
и слова тонкий шёлк.
Кладбищенские соловьи,
пронзающие мглу...
И пальцы длинные твои,
обнявшие метлу.