***
Боже, друже, старче, человече…
Как прекрасен звательный падеж.
Жаль, на этот зов ответить нечем.
Ну, хотя бы в книгах нас утешь.
Канули давно, уплыли в Лету
те слова, что можно напевать...
Есть глагол и правило, но нету
тех, кого душа устала звать.
Отче, муже, сыне, сестро, брате…
Словно эхо дальних голосов,
словно плач о горестной утрате
давних лиц, имён и адресов…
***
На балкон прилетает птица...
Не успели с тобой проститься.
Не успела сказать прости...
Нас уже с тобой не спасти.
Если бог закрывает двери –
он окно открывает вере,
но не видела я окно
сквозь завешенное сукно.
И коктейль из любви и боли
я мешала в неравных долях,
чтоб до дна его пить одной
ночью лунной и ледяной.
А небесное и лесное
будут радовать вновь весною.
Птице высыплю горсть пшена...
Передай, его ждёт жена.
***
Ты ушёл, но оставил мне тень твою возле,
отголоски тревожные скрипа полов...
На мне словно загар – нестираемый отсвет
твоих ласковых взглядов, объятий и слов.
Я живу в ожиданье немого ответа,
что кофейная гуща таит и зола.
Никогда не забуду, как ты с того света
разноцветные шарики мне посылал.
Когда вышла сомнамбулой полночью душной
и с балкона всё бездной манило вокруг –
связка шариков розово-белых воздушных
мне слетела с нездешних спасительных рук.
И тогда мне одной было внятно, откуда,
трепеща надо мною — ну вот же, лови! –
это розово-белое лёгкое чудо
прилетело напомнить о вечной любви.
Это всё не конец, есть ещё послесловье,
детским жестом вселенной мне боль утоля.
Как и прежде я у твоего изголовья,
только вместо подушки пуховой — земля.
Тяжесть камня вдруг переплавляется в нежность,
сердце лёгкое тянет как волка в леса,
сквозь земную безгрешность, минуя нездешность,
под ладони твои и родные глаза.
***
Где-то эту видела картину –
замершую в сумерках квартиру
и на стульях красное сукно.
Лампа на столе в ночи горела,
женщина стояла и смотрела
в тёмное пустынное окно.
Кажется, у Ридера Марселя...
Шторы там тяжёлые висели...
Женщина стояла у окна.
На столе расставленные блюда…
Видно, как она тоскует люто.
Видно, будет ужинать одна...
У меня другая обстановка.
Не с такой причёскою головка.
Но тоска такая же, как там,
как в далёком позапрошлом веке,
об ушедшем в полночь человеке,
и тоску я эту не отдам.
Дезориентирована в мире,
я брожу одна в пустой квартире,
маятник на стенке гулко бьёт...
Под спиной горошина бессонниц,
в сотый раз слова твои мусоля,
как принцессе, спать мне не даёт.
А с портрета вижу твои губы...
Ну чего переживаешь, глупый,
ты со мной, и значит, я живу.
Я тебя воссоздаю по крохам,
по картинам, песням и эпохам,
ты моё живое дежавю.
Собираю снова по осколкам,
по кассетам, снимкам, книжным полкам,
нашей жизни розовый узор.
Женщина у Ридера Марселя,
как и я, забыла про веселье,
в тьму окна впечатывая взор.
***
Просыпаясь, угадать пытаюсь:
что там за окном? Какое небо? –
постепенно обрывая завязь
с тем, что в снах нащупывала слепо...
Я как та царица Прозерпина,
что в подземном царстве колдовала,
жизнь свою прошедшую лепила,
а потом наутро забывала.
Чудеса случаются на свете.
Ты случился некогда со мною...
Хорошо, что ты не видишь, светел,
мировую эту паранойю.
***
Читатель мой, советчик, врач,
в ответ хотя бы мне аукни.
Искала б днём с огнём, хоть плачь,
но от огня остались угли.
Уставший к вечеру денёк
прилёг, не вымолив отсрочки.
Вид на помойку как намёк,
где кончат жизнь живые строчки.
А где ж им быть потом ещё?
Забыты, выплюнуты, жалки,
от жарких душ и мокрых щёк –
прямым путём к дворовой свалке.
Как ни крути и ни крои,
альбомы, письма, посвященья,
слова в невысохшей крови –
в одно стекают помещенье.
Дожди легко их смоют след.
Бросаю, как бутылку в море...
Вдруг кто-то через сотню лет
прочтёт мою любовь и горе.
***
Была утеха мне библиотека,
и ты, на целый свет такой один.
Теперь всё больше ночь-фонарь-аптека
и лунный луч, скользящий меж гардин.
Уходит день, цвета свои меняя,
цветы склоняют головы в кашпо.
Уходит жизнь, ни в чём не обвиняя,
но и не извиняя ни за что.
Ну что ж, судьба, готовь свою дробину.
Приму, мольбой небес не теребя.
Но вновь вселенная подставит спину...
А может, это помощь от тебя.
***
Мой разговор с тобой – как миссия иль месса,
обыденная речь ушла куда-то прочь.
Как будто с глаз моих отдёрнулась завеса,
и светлый день пришёл, смутив старуху-ночь.
Да, каждый стих всегда в какой-то мере фокус,
ведь на тебе сошлось созвездие лучей.
И Фолкнер на столе, и твой любимый крокус –
всё в топку для тебя топящихся печей.
Да, крокус или флокс, и на могиле ирис –
всё говорит: я здесь, люблю тебя, держись.
Но то, что я пишу, похоже на папирус.
Засушенный цветок, засушенная жизнь…
Лечу навстречу дню, надеждою богата,
несбыточность её давно уж ей простив.
Как сладостно звучит хорал в лучах заката...
Не повод, чтобы жить, но для стихов мотив.
***
Просветы между облаками,
как будто бы сквозные раны.
Просвет меж нашими руками...
А встретиться давно пора нам.
Как я хочу опять проснуться,
уткнувшись в тёплую ключицу...
Но до тебя не дотянуться,
и нашей встречи не случится.
Всю жизнь мою пересекают
просветы, прочерки, пробелы...
Жизнь в жизнь твою перетекает,
чернея на экране белом.
А время лечит и увечит,
как будто бинт, присохший к ранке.
Гляжу в окно. Ещё не вечер.
И вижу небо в чёрной рамке.
***
С утра спешить с блестящими глазами
к окошку, как к цветному витражу.
И мир навстречу от восторга замер...
Мой мир мираж и я в нём ворожу.
Но жизнь идёт и листья облетают,
цветной узор пургой заволокло.
И стёклышки как льдинки тают, тают...
Я вижу мир сквозь тусклое стекло.
Там Бог грозит как беспощадный опер,
любовь – мишень, планета – это тир,
и кажется, что мир от страха обмер.
Я здесь живу... не трогайте мой мир!
Слезами землю провожает лето,
перекрывая прежние пути,
перетекая постепенно в Лету...
Бежит вода и вброд не перейти.
Всю ночь собаки за окошком выли...
Жизнь не впервые нам даёт под дых.
Взгляну в окно с утра – а мир мой вымер.
Лишь шум дождя на улицах пустых.
***
Какой сегодня день? Который час?
Ловлю себя на том, что мне не важно.
Вот облака раздвинулись, лучась…
Вот жизнь течёт, неспешна и домашна.
День носит имя день. Как было встарь.
Он делится на вечера и полдни.
И отличает их не календарь,
а то, чем я их в этот раз наполню.
Был день стиха. И старого письма,
что я читала на балконе, плача.
Был день тепла. И день, когда зима,
приковыляла, как больная кляча.
Который час? Есть время есть и пить.
Есть час для сна и дружеской беседы.
Нет часа, когда мне тебя любить.
Он улетел куда-то, непоседа.
Есть время от зари и до зари,
снежинкой нежной на ладони тая...
Спешат часы. И врут календари.
Я их давно уже не наблюдаю.
***
Не надо мне большого счастья,
оно бывает только раз.
Я буду рада малой части
того, что радовало нас.
Тем, чем когда-то дорожили,
тащили в милую нору,
тем небом, под которым жили
и любовались поутру,
и лесом в посвистах и росах,
что нам шептал своё люблю,
и вазами в огромных розах,
что покупал, пока я сплю,
и книгами в твоих пометках,
намёками о тех деньках,
и праздником в сосновых ветках
в весёлых детских огоньках...
Все неприятности отринув,
иду, гляжу на белый свет,
и отражения в витринах
мне улыбаются в ответ.
И знаю я, что где б ты не был,
ты освещаешь горизонт
и надо мною держишь небо,
как будто разноцветный зонт.