"Это, Боже, не я, – говорит, – а жена моя – Ева"…
Я читаю, в ответ у меня ни обиды, ни гнева,
только чувство неловкости, горький сжигающий стыд,
только взять и прикрыть бы его и щемящая жалость,
и господнего в нём ничего-ничего не осталось –
он теперь человек, и вовек ему плакать навзрыд,
и идти рядом с ней, и жалеть, и желать, и пророчить.
Ему взять бы вину, защитить бы её непорочность.
Но история, помним, не терпит условных клинков –
всё де-факто. И жизнь их горька, бесприютна.
Но навстречу уже устремляется светлое утро,
и Иосиф уже отпустить Богоматерь готов.
Бог рисует уже на песке, и, желая расплаты,
собирают виновные камни своим виноватым,
и, чужое приняв, Он покорно стоит у креста...
Я тебя не сужу, не виню, не считаю – не смею –
твои тайны храню и смотрю, и люблю, как умею,
и надеюсь найти в тебе – будничном – смелость Христа.