Последний день октября 1941 года на хуторе Ольховском выдался донельзя пасмурным и очень холодным. Пятидесяти двухлетний Фёдор Астахов вышел на баз, поёжился, закурил цигарку и стал вслушиваться в далёкую канонаду. С большим сожалением он отметил, что сегодня звуки взрывов были слышны гораздо ближе чем вчера.
В вышине послышался крик. Фёдор поднял голову и увидел в небе орла парящего высоко в небе.
- Паришь, брат? И што тебе оттудава видать? Далёко ли немчура погана? - спросил он, будто орёл мог ему ответить.
Фёдор остался один. Жену Серафиму и двух дочерей Наталью и Татьяну он отправил ещё три дня назад к дальним родственникам в Ростов. Зятья Михаил и Алексей как и положено были на фронте. Сам решил - будет на хуторе до последнего, чтобы не случилось.
Соседи, кто уже уехал, кто только сегодня собирался покинуть Ольховский. Возле дома Астахова показалась телега запряжённая парой лошадей. Это эвакуировались его кумовья Сельдины Степан и Глафира.
- Здорово живёшь,- поприветствовал Степан Фёдора.
- Слава Богу,- ответил Астахов выдыхая табачный дым.
- А ты что же, никак немца дожидаешься? - язвительно спросил Степан.
- Дожидаюсь,- кивнул Фёдор и погладил свою поседевшую бороду.
- Вот так я и знал,- сказал зло Степан,- Как был ты контрой, так ею и остался. Надо было тебя ишо в 20-ом годе кончать.
- Ты чего, Стёпа, енто ж кум наш,- одёрнула Степана Глафира.
- Так он же к немцам собрался, али не видишь? - надрывался Сельдин,- Мало нам кровя пущал в гражданскую...
Фёдор молча подождал пока телега с кумовьями скроется за поворотом, выбросил недокуренную цигарку и вошёл в дом.
Пройдя в гостиную он открыл верхний ящик комода, достал аккуратно замотанные в тряпицу четыре Креста Св. Георгия, разложил их перед собой на столе, взглянул на фотокарточку стоящую на полке комода. С неё на него смотрел молодой сотник со смоляным чубом, закрученными кверху усами. Одна рука покоилась на эфесе шашки, другая обнимала молодую казачку улыбающуюся в преддверие свадьбы. Да, много воды утекло с той поры как Фёдор Астахов взял себе в жёны Симушку, по другому он никогда её и не называл, как родились одна за другой дочки, как набатом пронеслось над Доном "ВОЙНА!", как он, молодой подхорунжий ушёл на фронт биться с германцем.
Воевал Астахов честь по чести, был неоднократно ранен, заслужил четыре Георгия и вернулся домой кавалером и сотником. Возвращению была рада вся семья. Но радость была недолгой. Октябрь 17-го породил гражданскую войну разделив казаков на белых и красных. Горше всего было то, что раздел прошёл через семьи. Дети воевали против отцов, кумовья против кумовьёв - Дон захлебнулся казачьей кровью. Даже после гражданской войны далеко не все родственники примирились промеж собой. Пример тому Астахов и Сельдин. Несмотря на то что Фёдор отбыл срок в лагере и так сказать искупил свою вину, хотя и не признал её, кум Степан всё одно смотрел на него волком.
Фёдор открыл буфет, достал оттуда бутылку водки, налил стакан и немного помедлив выпил залпом без закуски. Затем подошёл к зеркалу, критически посмотрел на себя, взял награды и по очереди прикрепил Кресты на рубаху. После подошёл к висящей в углу иконе, перекрестился, но молитву читать не стал.
- Господи, прости ежели чего и не так делал,- только и произнёс и опять перекрестился.
Постояв перед иконой в недолгом раздумье Фёдор открыл сундук, достал папаху и уже в папахе выглянул в окно услышав шум моторов приближающихся мотоциклов.
Немцы добрались и до этого затерянного в бескрайних донских степях хутора. Понимая что здесь им никто не окажет сопротивления разведчики вермахта вели себя довольно вольготно. Первым домом на их пути был дом Астахова.
Несколько солдат оставив мотоциклы зашли на баз, пошарили по сараям и после столпились у колодца.
Фёдор неспешно обошёл дом с тыльной стороны, залез по лестнице на чердак и раздвинув сено провёл рукой по заранее приготовленному "максиму". Он долго и искусно прятал его будто чуял - ещё пригодиться.
- Ну шо, Максимка, покажем ентим гансам хто есть казаки? - сказал он глядя на пулемёт.
"Максим" застучал ровно и прицельно. Немцы не поняли, что происходит, бросились прочь с база, но пули настигали их везде. На улице остановились ещё мотоциклисты, те уже приметили откуда вёлся огонь и стали стрелять по чердаку. Пулемёт стучал не переставая. К дому подтягивались всё новые и новые силы.
- Давайте, сволочи, сукины дети! - кричал Фёдор,- Ну что же вы, подходите ближе, угощу всех.
Наконец немцы поняли что тягаться против пулемёта стрелковым оружием напрасная трата времени и притащили огнемёт. Чердак полыхнул как спичечная коробка. "Максим" замолчал. Послышались одобрительные крики. Но что это? На стоящих в нерешительности немцев шёл окровавленный чёрный от копоти казак с Георгиями на груди сжимая в каждой руке по гранате.
- Ну, гансы, чаво стоите? Подходи ближе, не робей,- едва слышно произнёс Фёдор,- Не додавил я вас в 16-ом, однако зря.
Стоявший ближе всех к Астахову офицер пятясь выстрелил в него из "люгера". Пуля попала Фёдору в живот, но он как будто этого и не заметил. Офицер стрелял ещё и ещё, а казак всё шёл и шёл, и подойдя почти вплотную разжал обе руки.
- Прости меня, Господи, прости и прими мою душу грешную,- прохрипел Фёдор.
Два взрыва раздались один за другим.
В вышине послышался орлиный крик...