— Всё суета сует! — вздохнул Экклезиаст. —
На что же трачу я свои труды и годы?
Любой исчезнет род, как ни был коренаст,
пустынная земля переживёт народы.
Всходя и заходя, обходит солнце круг,
чтоб заново начать небесное движенье.
Куда б ни мчался вихрь, на север ли, на юг,
проделывает он бесцельное круженье.
Является вода в речной струе опять,
как будто бы текла не к устью, а к истоку.
Не может человек всего пересказать,
услышать всё, на всё дать наглядеться оку.
Что было, будет вновь, — так память коротка!
Под солнцем и луной во времени безбрежном,
как в небе облака, теряются века —
и в будущем нет памяти о прежнем.
И я, Экклезиаст, отверз мои уста,
чтоб только повторить донёсшееся глухо:
нет нового ни в чём, всё тлен и суета,
всё суета сует, одно томленье духа.
Кривому никогда не сделаться прямым.
Вселенной пустоту измерить невозможно.
А я пытался мир умом постичь моим!
Умнейшим из людей мой Иерусалим
признал меня, но как же стало тошно!
Я разум восхвалял, я глупость обличал,
однако испытал лишь разочарованье.
Прослыл я мудрецом, но в мудрости печаль,
и умножает скорбь, кто умножает знанье.