Ну что же ты киснешь, дружок, ведь уже июль, а в июле нужно чудить и гулять ночами, завтракать теплыми солнечными лучами, мчаться на великах вниз, не держась за руль. На старом заборе мама рисует цветы вокруг дыр от пуль. Тонкую дольку арбуза режу напополам – будет всем по кусочку, и тем и этим. Но под Одессой сегодня снова погибли дети, так какого же черта ты все мне твердишь о лете. В сердце опять рубцуется свежий шрам. Нет уже сил смотреть новости, ни даже в зеркало, слезы текут вперемешку с арбузным соком. Эта война нам всю жизнь уже исковеркала, где-то внутри смертоносным засев осколком. Пусть лучше будет четыре зимы подряд, чем это лето с привкусом чьей-то крови. Что ж ты, дружок, так усиленно хмуришь брови, будто ни капельки в этом не виноват. Скольких ребят в сентябре не дождется школа, сколько с обеих сторон полегло солдат.
Боже, хоть ты им отдай приказ опустить автомат
и домой вернуться. Утром июльским в детской кроватке проснуться
и босиком по тропиночке выбежать в сад.
Кошка уселась сверху на старом заборе, мама на солнечной грядке полет морковь. Здесь с чем угодно рифмуется слово “любовь”.
И ни с чем, абсолютно ни с чем, не рифмуется слово “горе”.