И проходили дни, и проходили ночи. И дни были похожи на морские приливы, приносящие в себе цветные раковины из новых земель, а ночи, вбирающие в свои глубины все воды бытия, промывали жемчужные пески жизни, преломляя лунный свет в тайных изгибах существования.
Озёрный братец часто сидел теперь вместе с Ясной на берегу. С тех пор, как тело его окрепло, стали забываться и первые дни жизни, покрываясь зыбким туманом. Иногда он вглядывался в него, но видел только контуры проступающих образов. Это не огорчало его, ибо он предчувствовал в себе раскрывающийся цветок нового дня, он чувствовал себя уже почти отделённым, осознающим. Необыкновенным, чудесным было это новое ощущение.
Он очень любил сказки, которые рассказывала ему Ясна. Говорилось в них о растущих в Священном лесе белых деревьях, почки которых заживляют любые раны, о редкой малахитовой траве, приносящей удачу, о знаках между листьев папоротника, по которым можно научиться языку птиц. А пахли её сказки яблоком и корицей, тёплым хлебом и солнцем, ягодами малины, шалфеем, полнолунием да сосновой смолой. Теперь они; превращали его в дыхание всезнающего ветра, в благоуханный сад, в журавля, летящего над заливом жизни. Они медленно и ласково прорастали сочными побегами сквозь самую сердцевину его существа, сплетаясь там и зарождая неведомые доселе чувства.
Так сидели они долгими летними вечерами, впитывая любовь и доверие друг друга, как настоящие брат и сестра, и не было никого их счастливее, да кто бы мог сказать, откуда подле них однажды появилась любопытная ласка. Мягким пружинистым шагом обошла она их по кругу и присела рядом, гибкая и внимательная. Выслушав последние мерцающие в воздухе слова Ясны, она тоже начала говорить.
Речь ласки текла звонким ручьём и вливалась каждому в самое сердце. Сказка её была о золотом драконе, живущем в Гиацинтовой пещере среди далёких гор. Она говорила о несметных богатствах, о глубинах одиночества, злости и ненависти ко всему живому, попеременно рождающих друг друга в его груди, о грудах испепеленных костей, пронизанных стонами смертных и шорохом золотых драконьих чешуек, о жаре пламени, живущего под ними, о зубах его острых, способных раздробить камень. Она говорила о сумрачных драконьих подземельях, где тянутся вереницы призраков в вечной муке поисков выхода к утраченной жизни, привязанные к этому месту собственной алчностью. И говоря, ласка поднималась на задние лапки и сверкала чёрными жемчужинами глаз, и покачивалась из стороны в сторону, принюхиваясь к новому запаху, учуянному ею.
То был запах ярости и страха, отчаяния и гнева, смешанных друг с другом внутри у Озёрного братца. То был запах раздавленных вишнёвых ягод и растоптанных белых лилий, горечи полынного сока, отравившего его гортань и впитавшегося в сердце. То был запах полной луны, неминуемо идущей на ущерб. И слезы сами текли по его щекам, как будто выходили из земного тела последние капли воды того озера, где он был рождён.
Сестра обняла его, пытаясь утешить, но невозможно избежать того, чему суждено случиться. А ласка юркнула за ближайшие вязовые ветви, скрываясь от взгляда. Она была коварна по своей хищной природе и просто не умела быть другой.
Деревья вскоре полностью укрыли своей тенью и её, и неглубокие человеческие следы, которые она за собой теперь оставляла.