Пролетел самолёт, но по правилам не приземлился,
ибо их изменили в тот день и на самом верху.
Покатил экипаж, но по правилам не докатился –
всё по той же причине, которая вся на слуху.
Пpоскакал помкомдив, но правилам не доскакал он,
ибо рухнул ничком и не cмог дальше даже ползком.
Прошуршал президент, но по правилам не дошуршал он,
всё по тем же верховным, действительным ночью и днём.
Повторил и малец эту тему, в руках с погремушкой,
и учитель его, и последний начальник из всех,
и последняя мушка, летавшая быстро за мушкой,
и возвышенный член всех собраний и смен всяких вех.
Даже бункер исчез, замурованный в нижнем дозоре
в тот же день, в тот же час, что и все его весельчаки.
И случается это не в очень красивом соборе,
а в беззвучном устройстве невидимой нами руки.
И крепка её суть наверху, и всегда неизменна,
да и в самом низу – не слабее верховных причин,
поступательна очень и очень-преочень нетленна,
в соответствии с правом изысканнейших величин.
И «опять двадцать пять», – хоть во славу, а хоть не во славу, –
и не с нами, и с нами, и ныне, и присно, и веч...
И «Не браво!» звучит после самого славного «Браво!» –
и слетает глава номерная с обещанных плеч.
То не ворог творит и не злая лесная старушка,
а «сама доброта» в белой мантии с чёрным лицом,
и игрушка её – это вовсе не чудо-игрушка,
а верховная жуть, со своим знаменитым концом.