Ходит и ходит с козлиным пергаментом,
кто не поймешь, только над головой
небо сечется зловещим орнаментом,
мается ветер в печали земной.
Город же древний, развратный, ухоженный
меркнет, предвидя стихии удар,
вместо дворцов, колоннады встревоженной
липкий асфальт, источающий жар.
Нету ни башен, ни Ирода страшного,
только колеблется душная тьма,
статуи скрылись, как призрак вчерашнего,
шепот повсюду: сума да тюрьма,
пир палачей? Узколобое зарево?
В прошлом случалось, хоть город не тот,
но восстает желтобрюхое марево
над площадями крушить небосвод.
Слушайте, слушайте, люди, признания,
страшные тайны всевидящих стен,
радости, горести, всхлипы, стенания,
вздохи застоя и всплеск перемен.
Шепчутся улочки, площади, здания,
скверы, базары, оскалы витрин,
рвутся наружу из глоток дерзания,
полон, поди, откровений кувшин!
Шепчутся тихо, насмешливо, радостно,
нервно, растерянно, ласково, зло,
буднично, глухо, боязливо, сладостно,
с шашкой завистливости наголо.
Но горожанам к лицу выгорание,
кровь обесточил невидимый шторм,
лязг децибелов и байтов мерцание
их заковали в обыденность форм.
Есть лишь один, кто с козлиным пергаментом
ходит по небу, ключами гремит,
и неподвластный вселенским регламентам,
ревностно пишет истории твит.
В форму облечь безымянное времечко,
каждую мелочь, впотьмах разговор –
пусть всё уляжется в истины семечко,
что прорастет из асфальтовых пор.
Молния вскроет навеки ушедшее,
воздух от тайн городских заискрит,
прошлое, грозную силу обретшее,
тот, кто с пергаментом изобразит.
Утром же всё, что им было записано
ветры развеют по глади небес,
улицы, площади, как и предписано
медленно двинутся – свой интерес.
Но тут же вздрогнут, продрогшие, сонные,
отблеск вчерашнего в сущем узрев:
“Это не мы” – промычат, потрясенные,
и ужаснутся всей гулкостью чрев!