“Самые красивые мыльные шары из Кардиффа - только я все уже их полопала”. (с)
Незнакомое место, напоминающее детскую столовую. Некоторые люди толпятся у двери, кто-то уже расселся на длинных скамьях. Три комнаты, не очень большие, широкие и низко посаженные столы, все стоят прижатые друг к другу, но не сходятся вплотную на стыках.
Висит полотно, подсвеченное старым, слегка дребезжащим проектором. Темно, очень темно, так что видны только силуэты людей. Это полотно и является единственным источником света здесь.
Кому-то выдают нечто похожее на школьный обед, исключительно второе: гарнир и мясное – макароны с котлетами на пару и гречку с жареной курицей.
В основном люди преклонного возраста, в большинстве мужчины лет шестидесяти, что-то обсуждают между собой с задумчивыми лицами, неторопливо усаживаются за стол, будто по билетам в театре.
Сам не знаю, зачем здесь и как сюда попал.
Выбираем тему для обсуждения, много развлекательных, даже некоторое возмущение собравшихся по этому поводу. Большинство проголосовало за тему: “Свобода - сколько стоит?” Как я понял позже, видимо заранее знали, что будут выбирать именно ее, может сговорились до встречи – не знаю наверняка.
Дается какое-то время подготовиться, кто-то начинает делится едой, кто-то уже чавкает свежевыданным бесплатным обедом. Я пока только наблюдаю, тихо усевшись на разрисованный детьми деревянный стульчик, явно из начальной школы. Это я определил по количеству своих нелепых попыток вместиться в него. Уходить, видимо, придется последним потому, что если я встану, то встану вместе с ним, а я, извини, не так чтобы толстяк.
В этом странном месте ощущаю себя как незваный гость.
Вижу знакомые фигуры: директора компании моего отца, его брата с женой. Мой отец тоже должен быть на этом собрании, я его видел, но сейчас потерял из виду. Да и не разглядеть ничего дельного в такой темноте. Интересно, как они только ложками мимо рта не промахиваются. Наверное, не стоит об этом сильно задумываться.
Часть людей достали ежедневники, кто-то блокнот с карандашом, и ринулись активно их исписывать во что бы то ни стало. Звуки расписывания ручек и умеренное сопение накрыло все помещение. Сосед еще бухтел себе под нос, но делал это весьма деликатно, чтобы не сбивать товарищей с мысли. Это давало мне некоторое спокойствие, что я провожу свой вечер с цивилизованными и порядочными людьми.
Тоже подумал накидать пару заметок, но выступать по теме не собирался. Не знаю, зачем. То ли для того, чтобы не отличаться от других и быть при деле. То ли для того, чтобы сформировать свою позицию и не вздыхать на агитациях других участников. А может, просто надоело смотреть за стариками, за их трапезой и просто захотелось вести себя более органично данному мероприятию.
Написал заголовок: “Свобода - чего стоит”. Кажется, как-то так, на полотне уже не показывали точную формулировку, только пустой белый экран, чтобы люди хотя бы что-то могли разглядеть рядом с собой. Спрашивать тему изложения у соседа постеснялся, подумал, что это глупая затея, cписать тоже не удасться, не в школе же. Хотя, почему бы и нет – видимо, старый рефлекс от учебных стен проснулся. Но я прикинул, что полотно от меня на противоположной стене, и шансы что-то разглядеть в листах соседа крайне малы. Лучше вообще не привлекать к себе внимания, пока все это не закончится. На этом и остановимся, будем сидеть ровно, не дергаясь, и дышать негромко – по мне, так отличный план.
И потом на моей тетради в полоску появилась такая надпись:
“Самые красивые мыльные шары из Кардиффа – только я все уже их полопала”.
(М. Твен)
Почему-то написал так. И почему-то приписал эти строки Бэкки из “Приключений Тома Сойера и Гекльберри Финна”. Как глупо, все это мероприятие, эти обеды, мое желание выпендрится в коалиции с полной, преступной некомпетентностью в творчестве Твена.
Я хотел написать историю для себя, наверное, чтобы не забыть. Историю о том, как осудили моего отца за одиночный пикет, как спровадили его в психушку почти на месяц, как я встретился с “левыми” и понял, что с двух сторон стоят одни и те же люди, для которых человеческая жизнь ничего не стоит. Как его судили несколько раз, и на втором заседании абсолютно все поочередно заявили “на решение судьи”... ”на решение судьи”. Как лечащий врач говорил: “У него отсутствует критическое мышление! Сами подумайте - кто стал бы вытворять такое в парад победы.” Удивительно, подумал я, их аргументом является его законное действие на которое они просто бы не решились, даже если бы очень захотели. Так они и померяли невменяемость его. Судья зачитывал обвинительный приговор пялясь в пол, будто сам не верил в те слова, что произносил. А как только на стол упал молоток, объявляющий окончание заседания, молодая девушка перестала печатать протокол. Судья в черной мантии на пару размеров больше приличного стремительно покинул кабинет психиатрической больницы. Отца решили оставить на лечение в психушке, без его желания. Без желания его семьи, его коллег по работе, его друзей. Без желания малознакомых людей, которым он помогал, давая работу, без желания дворовых кошек, которых он кормил молоком. Без желания пациентов, диагностирующихся на рак прибором, который он построил.
Но дальше произошло самое поразительное, чего мы с отцом не могли ожидать. Все эти люди, адвокаты, прокуроры, медики, те, которые сидели всё заседание в майках с лозунгом “на решение судьи”, подскочили к нам и начали давать дельные советы, как нам выкрутиться из этой неприятной ситуации. В какие инстанции нужно писать, посвящали в детали, как правильно оформить апелляцию и т.д. Через несколько минут после отца увели.
В тот день я многое узнал о справедливости и свободе человека. Я читал потом, что так часто происходит при несменяемости власти, мол, боятся вынести оправдательный приговор, если в деле стоит высокий чиновник, чтобы им не дали по шапке и не уволили с позором. Какая драма, я просто ковылял прочь от психиатрической клиники, в помятом сером пиджачке, курил дрянные сигареты одну за одной, ощущая свою беспомощность. Еще никогда я не был так зол на весь мир, как в тот день.
Помню, думал тогда только об одном – как эти люди спят по ночам? А что я мог? Кто я такой, только вот и умею что чиркать зажигалкой и сжимать кулаки после драки.
Все это прокручивалось как диафильм в моей голове, но с трудом ложилось на бумагу.
Написать мне удалось всего несколько строчек, и то не связанных друг с другом.
Поднялся шум в зале. Я очнулся от своих воспоминаний. Кто-то тыкал в меня пальцем, наверное, возмущались, что я до сих пор пишу, видимо, время уже истекло, и я не успеваю. Но люди, извините – я не хотел выступать, не хотел делиться своим докладом. Cказать этого я, конечно, не осмеливался, а лишь делал вид, что данные выкрики направлены не в мою сторону, и, очевидно, они меня с кем-то спутали.
“Что у тебя там такое, что ты не хочешь показывать нам? Правила есть правила! Да кто он такой, и откуда здесь взялся?”
Было множество различных претензий, всех и не вспомню. Я молчал, да и не знал, что я могу сказать в свою защиту, лишь крутил головой в поисках отца, но его не находил.
Последнее, что помню – как медленно встает массивная фигура из-за стола в соседней комнате, начинает говорить будто бы большинству в крайней комнате:
“Мы, старики здесь собираемся и только чешем языком!
Если мы будем продолжать себя так вести с нашей молодежью, то, считайте, что все зря.
Оглянитесь вокруг… И дайте, черт возьми, парню дописать.”