В лесу и в мыслях скудновато,
не шелохнется лист и тень
седого облака горбато
тоску наводит на плетень.
Разносит засуха желаний
по организму липкий жар,
хрустят сучки воспоминаний
под сапогами: в небе шар
давно уж высосал все соки
из узловато-черных вен
дерев, чьи с ветром экивоки
сошли на нет – тоска взамен.
И всё же алчущая крона
воображает звон речей:
авось из вышнего амвона
рванет спасительный ручей!
И хоть вода, что ум тревожит
способна сушь развоплотить,
она же сущности умножит,
да что вообще такое «пить»?
Всечасно пестовать сомненья,
что точат камень бытия,
порабощая мысли бденья,
так душит кролика змея.
Так беззастенчивая влага,
пролившись с жалостных небес,
унылой слякотью оврага
обезоруживает лес.
С водой, питая бесхребетность,
разгоряченного листа,
вольются суетность и тщетность
в мировоззрение куста.
Да, дождевые струйки-строки
не склеят творчества побег,
грядет обыденность осоки
по берегам житейских рек.
Лишь я – неистовый, кипучий,
испепеляющий, живой,
готов избавить от падучей
мирок, опутанный нуждой.
Представ голодным и ревущим,
всепоглощающим и злым,
о сокровенном вопиющим,
раскрепощенным, волевым,
я обращу стволов скрипенье
в гуденье яростное строк,
да будет едким вдохновенье,
что дымом скручено в клубок!
И в утлой зелени растенья,
и в склизкой мякоти плода
отныне лишь мои прозренья –
испепеляющие, да!
Немедля выжечь, без разбора
всё то, что пятится назад,
задорным “яблоком раздора”
пускай закусят стар и млад!
И вместо сладости искомой
огонь, растаяв на зубах,
неистребимой хромосомой
осядет в будущих стихах,
что изможденная природа
уже приветствует, как встарь –
неизъяснимое “свобода”
несет спасительная гарь!