Утро раннее. Небо с проседью.
Гарь кудлатая в губы въелась.
На дыбки своенравной лошадью
встала жизни остервенелость.
Не хлещите нагайкой по боку.
Дым отечества слишком едок.
Мы галопом срывались без толку,
сторонясь городских застенок.
С мглой сцеплялись порою намертво,
воздух пряный вкусив до дрожи.
И привычно сладка была пена с рта,
когда солью блестела кожа.
Мы бежали, и что неистовым
псов окрестных брехня в раздрае!
Мир казался одним единственным
полем злаковым без окраин.
По нему хоть рысца, хоть иноходь.
Воля больше знамений значит.
Опрокинулось время. Выдохнуть
лишь могли мы песком горячим.
Все хрустело. Дорога плавилась.
Звезды меркли в объятьях дыма.
Словно вмиг от надежд избавилась
земь, что нами непокорима.
Мы бы рады свернуть, да некуда.
Мы бы рады прилечь, да негде.
Солнце - меди страстной молекула -
отвернулось от нас в моменте.
Где ж ты, удаль? Не вся ль потрачена?
Пред лицом искушенья голью
нам как будто бы предназначено
быть вошедшими здесь в историю.
Утро раннее. Небо с проседью.
Гарь кудлатая в губы въелась.
Жизнь была своенравной лошадью.
А теперь это оголтелость.