Мир на столе семи ветров –
пирог волнительный, слоёный,
повидло Солнца, реки снов
и шепот листьев немудреный,
и вседозволенность небес,
их синева да позолота...
Но вздрогнет августовский лес
необратимо отчего-то,
а Солнце вдруг, закрыв лицо,
холодной дымчатой вуалью,
с утра обрушит на крыльцо
коктейль из дождика с печалью;
сие ж случится неспроста,
то осень – бытности хозяйка
ножом, длиннющим, как верста
разрежет мир (теперь страдай-ка)
на два огромнейших ломтя,
что отдалятся друг от друга,
и тотчас прошлое, хрустя,
вскользь перемелет, без натуга
кусок, исполненный тепла,
вишневых звезд, феерий сыра –
Луны, что тайной истекла;
прощайте ж, радужная лира
и солнцепеков крем-брюле –
вмиг безвозвратное затянет,
лишь память с думой на челе
глядеть в былое не устанет...
Ну а другой ломоть – он что?
Необратимо станет пресным,
аляповатым, как пальто,
невыразимо-бессловесным,
и тут уж осень, разойдясь,
вкус теста сделает негодным,
смешав эклектику и грязь,
а благородное с безродным,
и лишь останется ломоть
швырнуть в студёную корзину –
осенний вкус перемолоть
подвластно только исполину...
Как вдруг откуда ни возьмись
с глазами-молниями школьник,
схватил кусок и сразу брысь –
завзятый улиц самовольник!