.
Авторы: Валерия КИРСАНОВА, Алексей ФОМИН
Действующие лица:
Повествователи (мужчина и женщина в черном и белом, как инь и ян)
Главная героиня (погибает в самом начале) – искусствовед, красивая девушка 27 лет.
Любовник (не появляется на сцене)
Алекс Кроули (Алистер Кроули английский оккультист начала 20-го века)
Колька Тарасов (влюбленный в главную героиню студент)
Подруга – ровесница ГГ, рафинированная москвичка
Софья Кусовникова (разоренная генерал-майорша, московский призрак)
Соседка – соседка ГГ, 50-летняя сплетница, уважающая крепкие напитки
Коллега – коллега ГГ, интеллигентная женщина 35-ти лет, одетая очень в музейном стиле.
Мать ГГ – пожилая дама, хорошо одетая, с прямой осанкой и царственными манерами.
Маршалк Карл Петрович – знаменитый сыщик, начала 20-го века
Соня Мармеладова (ее двойник) – современная добрая, но падшая девушка, участница оккультных ритуалом, что сказывается на ее истощенной психике.
Ангел-хранитель – с лицом, лишенным маскулинности.
Доктор Эрнест Розенталь – (российский врач 19-го века)
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Третьяковская галерея, зал Врубеля, лицом к зрителям известная картина «Демон сидящий».
Перед ней стоит девушка, приведшая небольшую группу.
Она поворачивается лицом к картине и вдруг падает замертво. Секундное замешательство, крики, какой-то мужчина и прикладывает голову к груди, потом руку к яремной вене на шее и произносит потрясенно: «Не дышит…»
Женщина в белом читает первый сонет, она была в группе.
В это время группа безмолвно живет своей жизнью: кто-то звонит по телефону, кто-то рыдает, кто-то, подойдя поближе, фотографирует умершую, всё как всегда…. (Т.е. актеры не стоят статично, а безмолвно отрабатывают реакции толпы на внезапную смерть.) Никто не стоит статично.
Она упала прямо под картиной,
Как будто демон сбросил тело вниз.
Раздался дамский истеричный визг,
Но мрачно дух мятежный брови сдвинул.
Какая разница, когда развеет тлен,
Какие скучные смешные смерти…
Лишь врубелевский чёрно-синий ветер
Полощет ткань вокруг его колен.
Толпа сомкнулась плотною стеной,
Вскричала разрумяненная дура:
"Она была пропащею душой,
Раз здесь на веки вечные уснула."
Лежит в ногах прекрасная сирена
С ползущей по щеке предсмертной пеной.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Затемнение, светом выхвачен только прямоугольный косяк двери, крыльцо и болтающаяся дверь. Справа виден куст рябины.
Мужчина- чтец в черном:
Смерть женщины. Попробуй назови
Причину. Расклевали снегири
Рябины ягоды, встречая зиму.
Нависла над порогом в темный дом
Дверь, ночью сорванная с верхних петель.
Она жила в нем? С тем, кто был знаком
С алхимией, кто знал страстей секреты?
И он ее как будто ревновал
К теням густым и к утреннему свету…
В ее златые локоны вплетал
Лишь врубелевский черно синий ветер.
А что она? Любила и ждала.
ЕЕ ли жертву каждый день питала
Лишь темно красная густая мгла?
Дочитав, мужчина шагает в темноту.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Из дверного косяка падает на крыльцо на колени ГГ.
Она беззвучно плачет.
Женщина чтица:
Лишь темно красная густая мгла,
Которая еще зовется кровью,
Ее всегда к опасности влекла,
Несла в объятья, от которых больно.
Любовник при отсутствии любви –
Союзник по разврату, визави…
На бедное крыльцо в кольце рябины
Ее сносило утром, словно в шторм:
Разбитую от бесконечных волн
Его страстей, где тонет даже имя…
Как может он одновременно быть
Таким горячим и таким холодным?
Она сбегала, чтобы всё забыть,
Поскуливая, точно пес безродный.
ГГ, оглянувшись в дверной проем, встает с колен и убегает в темноту.
;
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Свет падает на другую часть сцены, выхватывает кресло с грузным человеком в костюме денди начала 20-го века. Мужчина произносит:
АЛЕКС КРОУЛИ:
Куда еще мне бросить взгляд? Во тьму?
В которой призраки веков притихли.
С Мясницкой скряги в ней трясут суму,
В ней в сотни Брюсов превратились вихри.
Марина Мнишек в платье черных крыл
Готова стать коломенской царицей…
Но я пред ней окно свое закрыл…
И вспомнил женщину, и страх на лицах…
Ее всегда к опасности вела
Душа иной скиталицы, неведом
Путь жертвенный… Разбиты зеркала,
И соль просыпана, и тянет следом
Её же тень по звездным тусклым метам
Разорванного платья белый флаг.
Сверху падает занавес с улицей Москвы (уходящая перспектива)
СЦЕНА ПЯТАЯ
Перед занавесом с улицей Москвы (уходящая перспектива) Стоит группа женщин. Она из них (Подруга) горячо рассказывает:
Я говорила: «Близится беда!
Он - волк в загоне, черт по всем приметам!»
Но мыкалась в ночи туда-сюда
Ее же тень по звездным тусклым метам.
Он съел веселый непокорный нрав,
А ведь она была поющей птицей,
Шагала по Москве, как по странице,
Читала в небе, голову задрав.
Про каждый дом, о каждом переулке
Мешок историй в девушке-шкатулке…
Я все еще гляжу на телефон,
Как будто там ее душа осталась,
Все то, что в ней так живо откликалось,
Спасенный незагубленный нейрон…
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Девушки стайкой уходят влево, а справа задумчиво идет студент Колька Тарасов, глядя им вслед.
Он произносит:
КОЛЬКА ТАРАСОВ (СТУДЕНТ) * По дореволюционной России прокатилась эпидемия самоубийств – одно из самых громких – тройное, третье заключительное Николай Тарасов
О, ревность дам! О, их коварство, месть
На высший свет равняться – оступиться.
А ведь она была поющей птицей,
Которую без неба не прочесть.
О, эта лесть жриц каменных богов,
В них фальшь - не лесть, распутство - не любовь,
В них зависть к тем, кто чище и светлее.
А ведь она росла среди цветов,
Не знающей ни клеток, ни силков,
И бог ветров ей всех богов роднее.
И что теперь – один глубокий стон,
Взывающий к ее святому лику…
В ветвях березы ветви повилики
Как змеи с четырех ползут сторон.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Прямо из занавеса открывается дверь, к Кольке подходит соседка. Она явно раньше его видела, здоровается и начинает рассказ:
В ней жил какой-то странный непокой.
Откуда знаю все? Так мы соседи -
Заденешь в лифте невзначай рукой,
Она звенит, как рюмки на буфете.
Такой нездешний, непонятный вид -
Как белая ворона в черной стае…
И помню, никогда не закричит,
Презрительно меня не замечает.
Стоит себе, бубнит под нос слова:
«Не знающей ни клеток, ни силков…»
А я пугаюсь – что это она?
Теперь мне снится – скажет пару слов -
Красивая, как дамы на картинах…
Ты пить не будешь? Третий день поминный…
Достает из сумки фляжку, протягивает парню, Колька в негодовании уходит, а соседка с удовольствием отпивает из фляжки.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Свет почти гаснет и тут на улице зажигаются фонари. Из темноты бредет Кусовникова:
СОФЬЯ КУСОВНИКОВА
- Забудь, забудь, верни мне рублик мой
Отдай, отдай, играй с другою тенью
Тьфу на нее, свои храню мгновенья
В коробочке под каменной стеной.
А что она? Чужих кровей девица.
На полполушки вздох ее с мольбой,
В ней жил какой-то странный непокой,
Ей чужды были голоса столицы.
Тьфу на нее. Тьфу, тьфу… не до нее,
Ищу того, кто был в тот день с ней рядом.
Кто сжег мой рублик пепелящим взглядом,
И улыбнувшись, прошептал: adieu…
Тьфу на него. Я в нищенском наряде
У гроба встану, чтоб вернуть свое.
Софья, погрозив залу кулаком, уходит…
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
Занавес поднимается, на сцене хорошо обставленная московская квартира в академическом стиле. На диване с собеседником сидит плачущая мать ГГ:
Мы долго не могли иметь детей.
Вдруг девочка – попробуй не влюбиться,
Красивая, как десять лорелей…
Ей чужды были голоса столицы.
О чем не спросишь – все не в лад, не в строку,
Расстроишь, пожалеешь - все одно:
Как-будто черно-белая сорока,
Которая присела на окно.
Она брала и щедро отдавала -
В учебе и работе только «пять»,
А матери и нужно очень мало:
Увидеть, пошушукаться, обнять…
Я к зеркалу спускалась нынче ночью –
Казалось мне, она во тьме хохочет…
Полная темнота, в которой звучит смех девушки.
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ
Та же комната дополнена бутылками с бокалами, брошенной на мебель одеждой (либо в темноте переодеть комнату (накинуть на диван и кресла новые накидки, например)
По комнате ходят жандармы. Один хорошо одетый господин, явно главный среди них, обращается к зрителям:
КАРЛ ПЕТРОВИЧ МАРШАЛК
Тринадцать бесов, тридцать три креста,
Бокал вина, у входа в зал сымало…
Она себя так щедро отдавала,
Но оставалась девственно чиста.
На подоконнике забытый веер,
Потертый томик «Эдгар Аллан По»,
Кто здесь вчера, поговорив с тобой,
Исчез бесследно?.. Сер московский вечер:
Как будто знак, в котором скрыт ответ.
Полоска фонаря на пыльных шторах,
Она была бледна как лунный свет
И этот свет остался в разговорах
О мистике ее падения…
Вот здесь есть след…добавьте здесь огня
СЦЕНА ОДИНАДЦАТАЯ
К рампе выходит коллега ГГ. В руках у нее фотографии, с которыми она обращается к сыщику:
Я с ней давно знакома, с ранних лет -
Она была бледна, как лунный свет…
И как звезда, она во тьме светила,
А днем почти что робкая была.
Нет, не старалась быть нарочно милой,
Но просто ослепляла иногда.
Так освещают темень зажигалкой –
Недолго, но подробности видны, -
Она тебе почти что открывалась,
И снова затемняла до поры.
На общих фотоснимках прошлых лет
Она за спины прячется, бывает
Нечеткой, как расплывчатый ответ –
Вам это духа не напоминает?
СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Та же комната с бутылками и бокалами, с брошенной на мебель одеждой. На диване лежит
полуголая девушка. В трансе она говорит в пространство:
СОНЯ МАРМЕЛАДОВА (ЕЁ ДВОЙНИК)
Обречена терпеть твои рассказы
О том, чего давно в помине нет…
Была ее о темном боге фраза
Нечеткой, как расплывчатый ответ.
О светлом боге говоря устало,
Перебирала лепестки цветов…
Софией, воскресающей начало,
Мерцающих обетованных слов.
Вина недоказуема в пределах
Растрескавшихся солнечных зеркал,
Возьми мое расслабленное тело,
Сверши над ним свой тайный ритуал.
Нет истины. И правды нет единой.
В твоих руках я стон аккадской глины.
СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ
Темнота, грохот, как будто в горах обвал, с мощным эхо.
Появляется светящийся, огромный силуэт ангела, раза в два выше человеческого роста. Ангел вещает:
Я видел жало, что в нее вонзалось.
Сладчайшим ядом демон отравлял…
Он представлялся чистым, как Грааль,
Софией, воскресающей начало.
О, ложь искусная, плетущая узор,
Ты запираешь души на съедение!
Закрыв на ключ все-двери ко спасенью,
Вершишь от века подлый приговор.
И так всегда – кто истины не видит –
Простой и всем доступной, словно хлеб,
Бывает так духовно наг и слеп,
Что сам себя потом возненавидит.
И мозг, переродясь в гнездище ос,
Вдруг рушится, как глиняный колосс.
С тем же грохотом ангел исчезает.
СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Сцена наполовину закрыта занавесом с кладбищем (есть такие занавесы, которые опускаются не прямо перед рампой, а посередине сцены), перед ним стоит уже заколоченный гроб, вокруг провожающие/прощающиеся и просто зеваки. Вдруг подходит мужчина и прикладывает ухо к гробу. Вдруг появляется мужчина, в сопровождении (несколько персонажей). В толпе шепчутся: «Доктор Розенталь, специалист по летаргическому сну, что он тут делает?!»
ДОКТОР РОЗЕНТАЛЬ
- Откройте гроб, скорей откройте гроб!
- Она жива! Ей надо лишь проснуться,
Из вечных кар, из тайных грез вернуться,
В безумный мир из ангельских трущоб.
- Смотрите, веко дернулось!.. О, Боже,
Бела как снег копна ее волос,
И мозг, переродясь в гнездище ос,
Исходит светом световых дорожек,
Пульсирующей жилкой у виска,
И родинка ее на чистом ложе,
И капли сургуча на белой коже,
И тонкая дрожащая рука…
Столичный град, сумняшеся ничтоже,
Гудел до зимних снов, до вещих грез.
Мать ГГ заглядывает в гроб и падает в обморок.
Выбегается карнавал, люди в масках танцуют, когда они уходят, на сцене остаются только чтецы, которые сняли маски и повествуют.
…
СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ
Завывает ветер. Медленно поднимается занавес, перед которым читают женщина в белом и мужчина в черном. За ним квартира матери ГГ. В кресле неподвижно сидит ГГ, мать ласкова гладит ее по голове, не может наглядеться. В квартире потушен верхний свет, горят только настольные лампы.
Чтецы:
Гудел до зимних снов, до вещих гроз
Огромный дом, что ночью призрак ходит -
С глазами, побелевшими от слез, -
Кого-то ищет, с кем-то счеты сводит.
Но ведала задумчивая мать,
Что выдумкам не стоит доверять…
Сидела в глубине ее квартиры
Тишайшая замученная дочь -
С отмытыми, как яркие сапфиры,
Зрачками, провожающими ночь.
Ни в ад, ни в рай. Запущены опять
Часы в груди - одной на целом свете…
И будет ей уныло подпевать
Лишь врубелевский черно синий ветер.
ГГ начинает петь. Это похоже на пение в пещерах, очень многоголосое эхо, каждый звук многократно повторяется. Она поет без слов, только звуки, но понятно, что она с кем-то так общается. На фоне ее пения чтецы заканчивают пьесу:
МАГИСТРАЛ
Лишь врубелевский чёрно-синий ветер,
Лишь темно красная густая мгла…
Ее всегда к опасности вела
Ее же тень по звездным тусклым метам.
А ведь она была поющей птицей,
Не знающей ни клеток, ни силков,
В ней жил какой-то странный непокой,
Ей чужды были голоса столицы.
Она брала и щедро отдавала…
Она была бледна, как лунный свет,
Нечеткой, как расплывчатый ответ –
Софией, воскресающей начало.
И мозг, переродясь в гнездище ос
Гудел до зимних снов, до вещих грез.
Занавес, поклоны.
В каждую сцену могут быть включены мимы. Но не те, которые смешат, а которые пугают. Можно делать целые музыкальные вставки с мимами, которые изображают мелких бесов – без рогов или рыл, а именно глумливым поведением, бесстыдными танцами. Предлагаю одеть их так: черные трико, темно-синие лица с ярко красной обводкой глаз и губ, на голове неясная слякоть.
.