***

люди холмов, долин и балок
возбредают кудлатой толпой
кто с мотыгой идет, кто с косой,
кто с терновым венцом,
кто с букетом из палок
по безмолвным лесам из болот
собирают своих,
по густым кушерям снуют
и мычат, и шипят, и рычат,
непокорною речью полей,
ручейком для любимых —
громом рвущихся связок —
врагу. твоя доле страшней,
чем извергнуться в тьму,
в беспросветный и вязкий
тартар. там тебя под бочок
ласково, без злобы встретит
раскосый пастух
ножичком бронзовым весело
всторгнет твой дух.
и тогда, будто ужас,
как небесная хлябь,
по аспидной, как уголь,
земле, пролетит,
протопочет, пролезет,
черно-серо-зеленое море,
за собой оставляя лишь
кости, лишь стружку,
лишь пыль от сапог.
пронесется, как плуг
над жирною нивой,
как топор мясника,
над куриною выей
игривой, да вернется
вспять,
чтоб глазами своими
косыми
над тобою смеяться
опять,
чтобы бабы
седые
кто помнит еще
как весла держать,
у волны серебряной сидя,
кружева на сетях плели,
своим языком непокорным,
чтобы мычали, шипели,
рычали, письменами своими
все камни изрезав —
то люди холмов,
долин, балок, болот.
их твердыня —
ромейский хорал,
а звериный оскал —
их предвечный оплот.

вьюга больно метет
по замерзшим щекам.
терриконы — да будут курганы.
с материнских коленей
мы спрыгнем в окопы,
в метал облачимся.
не долечены раны —
не дописаны строки.
нас в закат поведет
царь царей.