Подборка моих стихов в "Литературной газете- Юг России" №26
от 24 июня-4 июля 2000 г.
Мамонт
Не плачь, соловушко, по мне,
Не лезь мне в душу с певчим хламом ты:
В моей безрадостной стране
Поэты вымерли, как мамонты.
И лбы безбожные крестя,
Доисторических следов ища,
Народ гуляет по костям
Полуистлевшего чудовища.
Но не разбудишь мертвеца,
И не услышат хамы хмурые,
Как полутонные сердца
Гудели под звериной шкурою.
А я вас всё-таки люблю -
Слепые, жалкие, калечные...
Я - мамонт! Я ещё трублю
Под мерзлотою вашей вечною.
***
Сонет
Нет, я умру не на больничной койке:
Беспутный гражданин босяцкого района,
Я повторю судьбу весёлого Вийона -
Меня уроют где-то на помойке.
Я душу рвал, рыдал, в красивой стойке
Рычал стихи со взором воспалённым -
Чтоб в морге дуборезы утомлённо
Оттачивали курс шитья и кройки.
Мой добрый друг, патологоанатом,
Мы связаны с тобой одним канатом:
Я сам любил возню в словесной требухе;
К поэзии я полз, как змий к Олегу -
Так помяни усопшего коллегу,
Который помянул тебя в стихе.
***
Стихи
Стихи нисходят на коне крылатом:
Плюх прямо с неба в блюдечко с салатом!
Утрётся ручкой, носиком шмыгнёт -
И что-нибудь ядрёное загнёт
Про ночь, про страсть, про встречи тет-а-тет...
Вдруг сверху снова что-то - шлёп в паштет!
Я нахожу стихи невдалеке:
За пазухой, в кармане, в кошельке,
В носке, в стакане, в стеллаже меж книг;
Куда ни плюнь - то таракан, то стих.
Квартира, как психушка, как бедлам:
Лопочут и топочут по столам,
Дерутся и грызут карандаши,
В тетрадях чертят рожи и шиши,
Визжат и стонут, плачут и звенят -
А я гоняю этих бесенят!
Я с ними бился в шутку и всерьёз,
Я пробовал однажды дихлофос,
Я их ловил и в баночку сажал,
И даже мухобойкой угрожал.
А всё-таки я не могу без них;
Мне кажется, я сам - всего лишь стих,
Я сам упал с небес и вполз, как тать -
Стонать и плакать, петь и хохотать.
Давите кулаком и каблуком,
Травите мышьяком и коньяком,
И окунайте мордою в салат,
И распинайте, как Христа Пилат -
Я рифмою своей кровоточу
И ничего другого не хочу...
***
Господи, прости её, красивую -
за мужчин, что взглядами насилуют
и пускают слюни похотливые;
Господи, прости её, счастливую
и далёкую от наших дел греховных,
за убогих, жалких и психованных
наших женщин с лицами плаксивыми -
тоже бывших некогда красивыми,
но измятых жизнью проклятущею;
Господи, прости её, цветущую,
с влажным взглядом, бархатною кожею,
на земных красавиц непохожую,
за морщины, шрамы и оплывшие
щёки, о румянце позабывшие,
за кривых, горбатых и юродивых
и за всех, что выглядят навроде их,
за ожоги на душе и коже
ты прости ей, всемогущий Боже.
Господи, прости её, любимую:
бьёт она, как белку в глаз дробиною
лупит сибиряк - без сожаления;
перед нею грохнусь на колени я,
хлынут горлом горькие признания -
и скончаюсь, не придя в сознание.
А она, воздушная и нежная,
примет эту смерть, как неизбежное,
только хмыкнет: эк беднягу скорчило -
хорошо хоть, шкурка не попорчена;
томным взором под ноги уставится...
Господи! прости её, красавицу.
***
Кисмет
Вам держали "пушку" у лба?
Не сподобились? Ну и хрен с ним...
По-татарски кисмет - судьба.
Или, может быть, по-турецки.
Хочешь верь, а хочешь не верь -
Видишь сам, я мужик не хилый, -
Но когда распахнул он дверь -
Шибанула плесень могилы.
А в руке у него - "макар",
А с лица он - мертвяк зелёный...
"Я тебя, - говорит, - искал,
Помнишь, тварь, - говорит, - Алёну?"
Палец пляшет на спуске - мрак!
Мандражирует в ритме вальса...
Я же с нею не спал, дурак, -
Ну вот разве что - целовался,
Ну, слезу её стёр рукой,
Прикоснулся к ресницам длинным...
Так за что же ты, рог тупой,
В лоб мне хочешь влепить маслину?!
Ведь она ж была, как в раю,
Вдалеке от тебя, падлюки!
Приласкал я жену твою
За её великие муки,
Да за плач её дотемна,
Да за жизнь, что её пинала,
За любовь, которой она
Крылья белые обкорнала.
А его корёжит, волкА,
От обиды, бешенства, срама!
А в глазах у меня - тоска.
Только страху нету. Ни грамма.
Помирать, конечно, не мёд,
Но ни жути нет, ни озноба.
Любопытно - когда ж нажмёт?
Да и то сказать - не особо.
Чую в теле лёгкий напряг
От весёлого ожиданья!..
Вдруг гляжу: возникло в дверях
Удивительное созданье.
Как вошла за ним она вслед -
Поперхнулась в часах кукушка;
Тут её и признал я - Смерть.
Пропадай, моя черепушка...
Ты видал её - так на так?
Ничего, братан, поправимо.
Неспроста, родной, неспроста
К ней бредём по горло в крови мы.
Это всё брехня, что коса,
Что черны глазницы пустые:
Золотые у ней волоса,
И глаза у ней - золотые!
Как же, смертушка, ты нежна,
Как же бабы живые грубы!
Тянет руки ко мне она,
Раскрывает влажные губы,
Колокольцы её звенят,
И маня/т они, и ласкают...
И я понял, что жизнь - херня.
Хоть хорошая, хоть какая.
Что в той жизни? Пьянки с б л я д ь м и
Да мытаришь душу за грОши...
Жми, шепчу ему, падло, жми!
Что ж ты тянешь, такой хороший?
Светлый, радостный я сижу -
Бей бродягу хоть в лоб, хоть в спину!
...Не хватило псу куражу,
Опустил он свою волыну.
Дальше просто: зашли в кабак,
Накатили мы с ним "Пшеничной".
Он хотя на дух и слабак,
Но по жизни - мужик приличный.
Только мне - какие понтЫ?
Не от водки мне стало жарко:
Захмелел я от красоты,
Для которой жизни - не жалко!
Симпатичная баба - Смерть,
Особливо с доставкой на дом...
Есть такое слово - кисмет.
Ну, да вам объяснять не надо.
***
Июнь в Ростове
Навалился июнь на асфальт потным телом
и прохожим в лицо задышал перегаром;
и о чём-то просил он, и чего-то хотел он,
и о ком-то рыдал он, и кого-то ругал он...
Это было в Ростове, сём граде небесном,
а может быть, поднебесном,а может быть, инфернальном;
это было в Ростове с одним неизвестным
(впрочем, точно известно, что он был ненормальным).
От жары засыхали цветочные клумбы,
и, в слезах уповая на влагу из тучи,
звонко шлёпались в обморок дети Лумумбы -
потому что не Африка, потому что покруче.
О ростовский июнь - инквизитор в экстазе,
воплощение мрачных мечтаний де Сада,
эта душная плоть сексуальных фантазий,
сладкий ужас и боль за пределом «Не надо!»,
этот запах акаций, густой и медовый -
в их цвету утопает городская больница,
этот запах любви над Большою Садовой -
запах пряного пота плывущей девицы,
эта ярость желаний, как жажда японца -
брюхо вскрыть, чтоб оттуда кишки вытекали!..
Да, так где я забыл своего незнакомца?
Где-то между седьмой и восьмою строка/ми.
Он стоит у стены и не сделал ни шагу:
боль в груди, а в глазах - разноцветные пятна...
Что ты, парень, забыл в нашем русском Чикаго,
что тебя привело сюда - мне непонятно?
Всё нутро тебе выжрет палящая похоть -
что ж ты мчался сюда, словно девка на ****ки?
Нет, болезный, не акать тебе и не окать
во Владимире или в какой-нибудь Вятке.
Этот город, как сфинкс - та же тварь и скотина.
Ты ослеп и оглох не от зверского зноя:
злая баба оплывшею тушею львиной
придавила тебя, истекая слюною.
Так рванись из когтей, доползи до вокзала,
Глянь в окно напоследок с щенячьей тоскою...
Дёргай, брат! ты не первый, кого растерзала
эта сука над тридцать шестою строкою.