Сказ об Аргуновской игрушке
Слышал я сказ, что владимирские аргуны происходят от самих аргонавтов, «кои с Язоном ходили искать золотое руна». Корабль аргонавтов «Арго», построил плотник Аргус, в честь того и деревню свою волостную мастера плотники – древоделы назвали Аргуновской. Знатные вельможи говорили об аргунах, что те имеют отличное библейское образование, и профессию свою выводят от Иисуса Христа. Знали они заговоры сильные и символы древние, загадочные для простого обывателя. Как и многое на Владимирщине тогда говорилось и писалось через «о», так как «окали» предки наши. И волость Аргуновскую - «Оргуновской» называли, еще в начале XV века в жалованной грамоте Василия II Успенскому монастырю. Монастырь тот основал сам преподобный Сергий Радонежский по просьбе Дмитрия Донского, после победы на Куликовом поле, и назвал в её честь.
От Аргунова до Успенского монастыря 10 км. Крестьяне Аргуновской волости вели непримиримую борьбу со своими соседями, насельниками Успенского монастыря, в период его существования, за земли, называя их «Великого князя землею к Оргуновскому селу».
В приходе Никольской церкви в свое время было двенадцать деревень, в них жили почти две тысячи мужиков и чуть больше двух тысяч женщин.
Современники Александра Сергеевича Пушкина, говорили так: Люди все одинаковые, их основное отличие – лишь кафтан.
В одной аргуновской деревне, где в деревянной часовне хранились две старинные иконы: Спасителя и Николая Чудотворца, родился герой нашего сказа Аверя. В местах этих тогда бытовала легенда, согласно которой местный помещик отпустил своих крепостных крестьян на волю, вместе с землёй, даром, еще в середине XIX века, за много лет до отмены крепостного права. Отпустил он 136 душ вместе с землёй, не взяв с них денег, но обязав выплатить его долг государству.
Местные аргуны были мастерами уникальными и хозяевами хорошими. Заказывали они себе сибирку, кафтан такой короткий, обычно синего цвета, сшитый в талию, без разреза сзади и с невысоким стоячим воротничком. Надевали вернувшиеся аргуны красные рубахи и кожаные сапоги со скрипом. Могли мастера-древоделы себе это позволить, так как занимались отхожим промыслом в двух Государевых столицах.
Аверя начал учиться плотническому ремеслу в 13 лет, когда поехал в Москву с батей и дядькой, чтобы кашу варить для аргунов-артельщиков, по ходу присматриваясь к тайнам, да приемам этого ремесла. До восемнадцати лет он был на хозяйских харчах, то есть на полном обеспечении, и получал сначала один рубль в неделю, а затем ему прибавляли из года в год. Когда Авере заплатили 5 рублей, батя похлопал его по плечу, и объявил, что теперь сын стал настоящим аргуном -древоделом. Малец и правда старался все эти пять лет. Освоил и специализацию краснодеревщика, и паркет клал отменно, и дом срубить мог по аргуновски «от основания, до конька», и знал, как резать правильно символы на наличниках. Желал он стать хорошим мастером, чтобы и дом свой был «железом крытый», и детей десяток, обученных грамоте, и чтоб деньги водились для семьи, и для благих дел. А то может хорошо и артельщиком стать – доверенным и ответственным служителем артели плотников.
До того, как уйти с отцом на отхожий промысел, Аверя учился в Санинском училище, Аргуновской волости, которое находилось в четырех верстах от приходской церкви в селе Аргуново. С детства помнил Аверя, как они с мамкой встречали батю на железнодорожной станции «Усад». Здесь аргунов ждали подводы. Лошади мирно ожидали вернувшихся домой древоделов-отходников. Только из Санино их бывало до двухсот подвод.
Каждый год, с 15-го августа все мужское население Аргуновской волости, начиная с пятнадцати лет, и до того возраста, пока старость не заставит покинуть артель, поднималось и уходило на отхожий промысел. Аргуны жили круглый год в Москве, в Питере и других городах России, возвращаясь домой лишь «въ гости» на очень короткое время. Кто два раза, кто пять раз в год. Это случалось на Масленицу, после Пасхи до сенокоса, затем до Успения (15 августа), а чаще до Николы зимнего (6 декабря). И потом уже, в пятый раз приходили на Рождество, или Крещение.
Если добираться до Санино не на подводе, то пешком нужно было дойти сначала до деревни Киржач, что на старинных картах зовется: Усад Киржач. От деревни этой, названной от местной реки Киржач, нужно было идти дальше через Гнездилово, где избы люди гнездами строили. Здесь дома парами стояли на высоких песчаных гривах, чтобы в разлив реки Киржач, не было их подтопления. Затем путники добирались до деревни Ветчи. Здесь старики говорили, что к востоку от нее, на правом берегу Киржача стояло селище древнее, еще времен, когда Андрей Первозванный в те края хаживал. А к северу от деревни, на левом берегу реки славяне укрепленное городище поставили еще до Батыевого нашествия. Напротив, городища, через Клязьму, на правом ее берегу находилась деревня Воинова гора, где говорят битва большая была с татарами. Пало много там русских воинов, да и городище само разрушено было до основания. От деревни Ветчи до Санино идти 9 километров. Всего от станции «Усад» нужно было пройти около двадцати трех верст. Расстояние это пролетало одним мигом, и это понятно, если ты полгода ждешь отца, а потом идешь с ним рядом держась одной рукой за рукав, а другой прижимая к сердцу подарки из самой Москвы.
Батя необычно «акал», а мамка, надев подаренный платок-шалетку, смотрела на него влюбленными глазами, как на Бога. Когда аргун уезжал в Москву, то перенимал там московскую «акающую» речь, желая походить на богатых городских заказчиков, и ехал в свою родную «окающую» деревню «поакивая». Москва кому мать, кому мачеха. Аргуны-отходники говорили, что их владимирская речь «сера», однако считали себя чужими и в столице ходили по-простому, «не щеголяя». Зато у каждого на селе, у того мать, у другого жена, берегли красную рубашку, да синий халат аргунов к возврату.
Вот и батя, возвращался с Москвы домой на Петров день к сенокосу, или на Рождество, наряжался в береженное платье, и щеголем шел к обедне в сельскую церковь, где увидят его люди свои, знающие аргуна и по имени, и по рождению.
Потом и Аверя возвращался так в свою родную деревню, надевая в церковь, или на свадьбу московскую обновку - сапоги со скрипом, часы на цепочке, или что иное, что удалось в Москве прикупить.
Плотники из Никола Аргунова, чай все губернии исходили с топором за поясом и сапогами на плечах, привозя домой всякий раз «целковиков по сту», а, может и, государственную тысячу рублей. Это были большие для Владимирщины деньжищи.
Самое крепкое, что помнилось Авери, была отцовская игрушка, которую он по приходу в избу мастерил каждый раз топором на коленке из щепы. Потому и называлась игрушка эта топорной. Резал батя ловко мужика в высоком цилиндре, то в сюртуке, то в пальто, а то и в шубе бобровой с тростью. Затем мастер ловко брал, то что было у него под рукой: золу, белила, глину какую, и красил, приговаривая: «Вот Барин-купец московский в пальто полу-немецком с воротником, с тростью ангельской, и в высоком цилиндре «шапокляк», что из заграницы привезен. Такой в жизни, на пружинах сделан. Сложишь его - в блинчик превращается, а ударишь изнутри кулаком, он - «кляк», и раскрылся. Так бы нам жить, как эти городские»!
Аверя, и его братья с сестрами с любопытством следили за работой отца, а потом разглядывали батины поделки, как музейные экспонаты. Учились по ним городской жизни. А батя приговаривал: «Нате вот, дети, играйте! Это вам от папки»! Аверя с детства мечтал делать «как отец» топорные игрушки для детворы, а когда вырастит, то может и дело свое открыть по изготовлению аргуновской игрушки, да на ярмарках её продавать.
В конце XIX века в Аргуново считалось «поповским селом», селением с церковью и домами притча. Здесь была земская народная школа, волостное правление, чайная, трактир. Крестьянских домов не было, но село славилось своими ярмарками. Здесь проходило по пять ярмарок в год: на Николая Чудотворца - 22 мая (9 мая) и 19 декабря (6 декабря), на Апостолов Петра и Павла - 12 июля, на Ильи Пророка - 2 августа, и на 10-ю неделю по Пятидесятнице - 8 августа.
Аверя тоже ходил на ярмарку с родней полакомиться, и всегда, в своем детском воображении, представлял здесь собственную лавку с резными поделками, с его поделками. Любимым ярморочным лакомством для детей были разноцветные пряники. Их привозили торговцы в наволочках и называли «тюшня», что созвучно словам: «тюшка» и «тюшенька», как пташка, пичужка. Вообще лакомств в торговых шатрах было не счесть, лишь бы денег хватило. Это и мятый, мокрый чернослив, и белый изюм, тоже мятый и влажный, и пряники медовые, изображающие лошадей, коров и петухов, с налепленным по местам сусальным золотом, и цареградские рожки, и орехи, изобилующие свищами, и мелкий крыжовник, который щелкает на зубах, всего то не перечесть.
С мечтой этой Аверя жил лет двадцать, пока не повстречал в Москве такого же, как и он мастера из Гороховца. Гороховецких мастеров - плотников звали тогда якушами, по названию их деревни. А не древний ли добрый создатель - двуликий Янус в том виной? Ведь он характеризуется как бог покровитель двери, свода, арки, прохода? Якуши славились в России, как знатные умельцы и делали украшение для домов и судов, а также резали топором игрушки из щепы своим чадам, по приходу с промыслов. И также, как аргуны, не продавали те мастера игрушки топорные на ярмарках.
Слово за слово, и взялись Аверя и его собеседник за топоры. Да не для драки конечно, а стали резать игрушку детства своего, каждый на свой лад
Аргун Аверя вырезал фигурку городского жителя, того самого барина в цилиндре, а его собеседник – якуш, сладил бабу в городской двойке, но с неприлично большим, просто огромным кокошником на голове. «Древня»! – улыбнулся аргун. Якуш кивнул одобрительно. Его предки всю жизнь занимались отхожим промыслом, приходили к семье «въ гости», любили свою деревню, и мечтали вернуться к своим бабам. Отец, и дед, и прадед Авери также жили в работе в Москве, любили свою деревню, все деньги вкладывали в образование и приданное детей, а возвращаясь с отхожего промысла, на Петров день и на Рождество, древоделы, хотели оправдаться перед своими чадами, за долгое отсутствие, и вкладывали в эту простую безделушку любовь и молитву-заговор на счастливую жизнь. Так просто появилась топорная игрушка, вырезанная из щепы на коленке, и окрашенная подручными материалами.
У якуша оказывается была такая же мечта, как и у Авери, открыть свою лавку резных игрушек, вырезать топором для детей баб, коней, петухов всяких из липы и осины. Может у него это и получилось, так как по бумагам того времени в Гороховецком уезде числился лишь один кустарь-игрушечник. Он ли это был, собеседник Авери, или нет, нам теперь никак не узнать.
А наш Аверя, поговорив с гороховецким мастером, вдруг понял простую вещь: «Аргуновская топорная игрушка – это мечта аргуна о лучшей жизни. А мечту продавать нельзя»! Так никогда и не продавалась игрушка аргунов на ярмарках. Сколько лет прошло, с того дня, как Аверя понял её предназначение, никто уже не помнит. Да и про игрушку эту сейчас мало кто вспоминает. Только люди в Покрове говорят, что возродили её опять мастера древоделы, на радость детей, и традиций ради.
В Музее крестьянской культуры и быта Андрея Баранова под Покровом, когда-то уездного города, в море удивительных экспонатов, можно найти топорную игрушку, раскрашенную детьми и вырезанную на очередном мастер-классе последним аргуном, потомственным древорезом, родом из деревни Панфилово, искусствоведом - Павлом Геннадьевичем Ивашкиным. Это он возродил легендарную аргуновскую топорную игрушку, не дав мечте аргунов уйти в небытие. Еще его бабушка играла в такие игрушки, и внуку потом показывала. А тот еще четырнадцатилетним юнцом решил для себя кем станет, когда его дед научил дерево резать.
Заезжал и я в дом-мастерскую Павла Геннадьевича. За беседой, достал из своего чемоданчика древодел свои деревянные поделки, поставил их на стол и приговаривает:
- Вот Барин-купец в пальто полу-немецком с воротником, с тростью ангельской, и в высоком цилиндре «шапокляк», что из заграницы привезен. Такой в жизни, на пружинах сделан. Сложишь его - в блинчик превращается, а ударишь изнутри кулаком, он - «кляк», и раскрылся. Так бы нам жить, как эти городские! А бабу я для него тоже сделал, что без бабы за жизнь? Наши деды таких не разали. Это уже я от себя. Одетая она в парочку городскую, кофту, да юбку с фижмами. Сверху на ней пелерина тонкой шерсти, с воротником дорогим, собольим. Прическа с завивкой, на столичный манер, на льняную воду уложенная. На голове у барышни шляпка модная, из самого Парижу, по последней моде привезенная. В руках ридикюль с пудрой, зеркалом, гребнем да платочком носовым надушенным.
Попрощался я с мастером и ушл, но не с пустыми руками, а прикупил в свою коллекцию аргуновскую игрушку: барина в цилиндре, да горожанку с сумочкой. Будем жить!