Опять в растерянности руки,
мозги и шапки – набекрень,
глаза испытывают муки,
превозмогая ночь и день,
чьи безотрадные картины
плетет таинственный паук,
вращая бытности турбины,
он обращает мысли в звук –
скупой, унылый и протяжный,
воспетый слякотью дорог,
разоружающе-сермяжный,
что изнурительнее склок.
Он расползается повсюду,
как ток, сосущий провода,
и добавляет к «слабым буду»
бескомпромиссное «всегда»!
И всё же мир не безнадежен,
воздвигнув горн из синевы,
ветра, чей голос непреложен –
кристально чисты и трезвы,
нить суетливости сковали,
переплавляя хилость в медь,
что стала тверже синей стали,
приобретя и навык петь.
Так под ветров студеный танец
рождаюсь я, – паук страшись!
Дрожи столицы недоглянец
и ты – пронзительная высь!
Ведь с колокольни звездной башни
объемлю всё – небес силач:
дорог с бульдозерами шашни
и паука, что сразу в плач.
Настало времечко, коль слово
легко слетает с языка,
грозя всему, что бестолково,
за ним нетленная река
всё нарастающего звона
в ушах в преддверии зимы,
освободившего от стона
неприхотливые умы.
Ну а затем снежинок свора,
я же безмолвствую: «Страна,
внимай мелодии простора,
чьё имя свято – Тишина!»