Их было больше, но запомнились эти три, ввиду особого характера, особой судьбы. Ведь и люди запоминаются по той же причине...
ФИН
Первый кот был финским.
Летом 44-го Карельский перешеек освободили от хозяев и призвали сюда советских поселенцев. Наша семья, выковырянная войной из родной новгородской глубинки, как раз возвращалась из эвакуации. Отец, отлично зная, что на малой родине нас встретит дотла сожженная деревня, решил обосноваться на земле, которую завоевала большая Родина. Где-то здесь, в околовыборгских лесах, зимой 41-го лично для него прокуковала финская "кукушка". Отец потерял ногу чуть ли не до паха, и теперь, возвращаясь сюда с мирными целями, рассуждал, мне кажется, так: ногу я конечно не верну, но, заняв финскую усадьбу, получу хоть какую-то компенсацию за увечье.
Поселок Кайяла, где новая власть организовала совхоз, и где отец стал работать по своей довоенной специальности - бухгалтером, - состоял из трёх десятков усадеб, разбросанных на довольно большой территории. Первые поселенцы могли выбирать для себя любой дом. Отец, родившийся на Ловати с удочкой в руке, облюбовал строения на самом берегу Кайялы - одноименной живописной речки, изобилующий островками, заводями, перекатами и даже бушовками, где вода на валунах буквально кипела. Баня вообще висела над водой, опираясь на сваи. Рядом с домом стояли три амбара на высоких фундаментах из тёсаного гранита. У прежних хозяев здесь бытовала скотина, хранились дрова, сено и прочая всячина. У нас поначалу никакой скотины не было вовсе.
Выпал первый снег. Сестра-проныра, которой шел уже восьмой год, обнаружила утром чьи-то следы около амбара. Отец определил сразу: это финский кот, который почему-то не уехал с хозяевами. Наверное, перед отъездом поссорился с ними, да так, что решил сменить подданство.
Мне, пятилетке, страстно захотелось увидеть кота, приручить, подружиться с ним. Я часами стоял возле обнаруженного лаза и "кис-кисал", пока не сообразил, что финский кот по-русски не понимает. Тогда стал канючить у отца, и он сдался, стал ловить кота на полном серьёзе: раскладывал приманки, ставил силки, раскидывал сетки. Всё напрасно: приманка исчезала, но кот не попадался.
Наверное, отец любил меня больше чем нужно, потому что в конце концов решился на варварский способ ловли. Однажды вечером, оставив нас, детей, на попечение бабушки, отец с мамой отправились на охоту.
Вернулись охотники неожиданно быстро. Папа возбужденно подпрыгивал на своих костылях, а мама волочила ворочавшегося в сетке большого зверя. Кота, как оказалось, они поймали на рыболовный крючок, насадив кусок свежевыловленной плотвы. Отец выудил, вытащил котяру из-под амбара, а мать накинула на него сеть.
Дома, на полу, замотанный в сетку, зверь затих. Крючок он каким-то образом сумел вырвать сам. От сетки его освободили через час - полтора. Кот метнулся в дверь, закрытую на засов, и, ударившись лбом, бросился в окно с двойными рамами. Разбил внутреннее стекло, порезался и, брызнув кровью, спрятался за печь. Мама задвинула туда миску с рыбой, и мы оставили кота в покое.
За печкой он прожил три дня. Миску с возобновляемым угощением мама постепенно отодвигала от печки. Кот выходил к еде, но нас к себе не подпускал, отступал в убежище. Наконец ему, видимо, надоело жить рядом со своей какой, и на четвертый день утром он деловито вышел из-за печки, потянулся и улёгся на кухонном половике, где мы его впервые и рассмотрели поближе.
Он оказался не просто большим, а огромным. По размерам его можно было сравнить разве что с камышовым котом, которого я потом увидел в питерском зоопарке, но статью и мастью наш новый жилец, пожалуй, не отличался от обыкновенного отечественного мурлыки.
Назвали его Фином, отрезав одну буковку по русскому обыкновению для простоты произношения.
Совместная жизнь наладилась быстро, потому что свежая рыба у кота не переводилась. Весной 45-го отец научил удить и меня. Я каждый день бегал с удочкой по берегу Кайялы, и уж кому кому, а любимому Фину налавливал всегда. Рыбка моя, правда, была меленькая, но Фин именно такую и предпочитал.
Вскоре мы стали рыбачить вместе. Кот внимательно следил за поплавком, и когда добыча срывалась, успев соблазнительно сверкнуть в воздухе, он неодобрительно фыркал.
Там, на речке, мы с Фином и встретили долгожданный День. Удим с камня, а по берегу бежит девчонка и кричит: Победа! Победа!
Я, не глядя на поплавок, выдернул снасть, на которую успела, однако, прицепиться уклеинка. Сорвавшись, рыбка описала в воздухе ловкую траекторию и упала в траву прямо перед котом. Мне уже было не до рыбы. Не сматывая удочку, я прихватил леску рукой и рванул к дому. Но и Фин не удостоил уклейку вниманием. Почуяв что-то необычное, он тут же поскакал за мной.
Дома уже знали. Победители - отец с младшим братом своим, прибывшим в Кайялу на жительство прямо из госпиталя, уже сидели за столом, праздновали. Одноногий пехотинец и одноглазый сапер с отсыхающей левой рукой имели полное право выпить за Победу.
В сентябре 45-го мама родила мне братика. Кот воспринял это благодушно, и когда младенец подрос и научился самостоятельно перемещаться, Фин стал для него ездовым зверем. Можете мне не верить, но продаю не за то что купил, а за то, что видел своими глазами: ребенок залезал на кота, и тот его вёз. Вскоре привыкший к такому транспорту мальчонка привязал Фину скакалку на шею, и направлял движение по своему усмотрению.
Эта скакалка кота и погубила. Однажды зимой со скакалкой на шее он побежал в амбар по естественной надобности. Там ручка "вожжей" как-то застряла между брёвнами, и Фин повис, повесился.
Утром нашла его мама, положила в сенях: окоченевшего, вытянувшегося во всю свою непомерную для кота длину. Я был напуган его мертвой огромностью, и эта смерть живёт и болит во мне до сих пор.
ЕВА
С Карельского перешейка мы съехали, как с ума съехали. В семье разладилось, и родители разошлись. Мама с двумя детьми и совхозным зоотехником уехала в Ставрополье, а отец с бабушкой, то есть со своей мамой и со мной отправился от стыда подальше на свою Новгородчину. Я тоже мог бы уехать в Ставрополье, но, когда меня, окончившего начальную школу на "пятерочки", спросили, с кем я хочу остаться, я не решился бросить отца: чувствовал, что он может не пережить моей измены.
В родных краях для него работы не нашлось. После многих мытарств мы осели в Волховстрое 2, но не в самом городке, построенном впритирку с дымным гигантом, выплавляющим алюминий, а в близлежащем поселении на берегу славного Волхова: отец от рыбалки старался не отдаляться. Здесь, в какой-то мелкой заготовительной конторе, он и стал вести бухгалтерские дела. За мою верность отец наградил меня мачехой, да еще и упросил сразу называть ее мамой. Слово это ещё кое-как вылезало из меня, но вести себя с мачехой, как с мамой, я не мог, и при любой возможности давал это понять. Она, конечно, раздражалась, и однажды даже ударила меня поленом по голове. Стукнула не сильно, но кожу рассекла, появилась кровь. Отец, узнав о случившемся, чуть не убил новую супружницу: все-таки он и вправду любил меня.
Жили мы прямо в конторе: одна маленькая задняя комнатка на всё про всё. Бабушка после женитьбы отца уехала обратно в Кайялу. Я по причине отцовского молодоженства спал в прихожей, на тюфячке.
Вот в такой обстановке у нас и появилась Ева, подаренная кем-то из заготовителей. На моих глазах она из котенка превратилась в кошку вызывающей красоты: ровный дымчатый цвет, необыкновенно грациозная, прямо-таки королевская посадка головы, и походка, как говорится, "от бедра". Вместе с тем, Ева - а это имя дал ей я самолично, ученик пятого класса, уже узнавший к тому времени о первоженщине - оказалась неукротимой воительницей: крыс извела чуть ли не во всей округе. В битве с ними она потеряла один глаз, но это совсем не испортило ее кошачьей красоты, а даже внесло некоторый шарм.
Если Ева ночевала дома, то ложилась рядом со мной, в прихожей. Однажды ночью я проснулся от мяуканья и стал свидетелем первых Евиных родов: она ходила рядом с моей постелью, волоча по половику выпадающего из нее котенка, явно не понимая, что с ней происходит. От родов она получила только стресс, котят своих не признала, и они подохли.
Со времени той родовой травмы Ева уже не подпускала к себе котов, логично признав их виновниками того, что с ней случилось. Пару раз я сам видел как она жестко отделалась от ухажеров. Но ведь и среди них попадаются ухари хоть куда. Наверное, с каким-то из них Ева не справилась, потому что однажды ушла и не вернулась.
МАРС
53-й год ознаменовался не только смертью Сталина, но и возрождением нашей семьи. Мамин зоотехник на Ставрополье проворовался, и его поместили в тюрьму. Мама созвонилась с отцом, и начался восстановительный процесс.
Мы в это время жили уже совсем рядом с Ленинградом. Отец работал главным бухгалтером в межрайонной конторе "Заготскот". Крайний дом деревеньки, в которой располагалась контора, стоял в сорока метрах от первого ленинградского дома, ничем не отличавшимся от деревенского, но между ними красовался межевой столб с соответствующим знаком, и он категорически отделял нас от славного города. Наша деревня числилась за Всеволожским районом.
Мачеха как в одночасье появилась, так в одночасье и пропала. Зато появились мать, сестра и братишка, которых я не видел целых четыре года. В нашем домике, через дорогу от конторы, сразу стало тесновато, но весело. Для пущего веселья вскоре к семье прибился огненно рыжий кот, жилистый и нагловатый.
Вообще-то кот был нам нужен: в сараях временного содержания скота (перед отправкой на мясокомбинат) было полно крыс, посещали они и нас, перебегая через дорогу, так что защитника мы присматривали. А он присмотрел нас.
Марсом мы его назвали за поистине безбашенную отвагу. С крысами кот расправлялся "одной левой". От собаки не убегал, а наоборот, ленивой и какой-то приблатненной трусцой направлялся к ней. И если обескураженная псина вовремя не ретировалась, то вскоре вынуждена была спасаться позорным бегством.
Урок собаке подавался следующим образом. Марс, приблизившись к ней своей фирменной походочкой, немного сворачивал, как бы собираясь пройти мимо, но, поравнявшись, мгновенно взлетал и, повернувшись в воздухе, оказывался верхом на собачьей голове и начинал рвать ее когтями. Собака трясла головой, подпрыгивала, даже валилась набок, пытаясь сбросить хулигана, но Марс отпускал ее ровно тогда, когда чувствовал, что собаке нестерпимо хочется убежать. И она убегала, а он спокойно отправлялся по своим делам.
Так продолжалось около года. Мы были вполне довольны своим котом, но собаки... В конце концов, оскорбленные псы сговорились и, собравшись в стаю, напали на обидчика. Марс, спасаясь, взлетел на столб электропередачи, замкнул собою провода и упал прямо в разъяренную свору. Надо полагать, уже мертвый. Когда собаки разбежались, от Марса остались только рыжие клочья, еще более огненные, чем прежде.
ПОСИЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ
Три судьбы, законченные плачевно. Если я их столь отчетливо помню, значит они повлияли и на мою. Особенно в случае с Фином. Теперь я не только скакалку, а и георгиевскую ленту коту на шее не завяжу. И детям заказал.
Странно и даже глупо было бы заявить, что из-за Евиного примера я никогда не бросал своих детей. Я и без нее знаю, что брошенные дети обычно погибают или заболевают духовно. Но без нее ли? Так уж совсем и без нее? Детские впечатления глубинны, тайна сия глубоко есть.
Марс меня восхитил. Ведь испокон веков коты от собак удирают: или успевают спрятаться, или залетают на недосягаемую для пса высоту. Причем, нет уже в этих погонях ни кровожадности, ни даже злобы - один спортивный интерес. Марс единственный мне известный кот, который воспринял бегство от собаки как унижение и восстал против извечного порядка. Смешно? Собакам было не до смеха, и вот они сбились в стаю, чтобы погасить восстание в зародыше, убив пионера сопротивления.
Не знаю, есть ли во мне толика Марса, но знаю, что против затверженных догм грех не выступить, не для них человека создавал Господь.