Поникшие хризантемы. Ещё не зима.
Листья судьба подстелила, чтоб мягче падать.
Летела Земля по орбите, не зная сама,
что люди ракеты придумают, злые Грады.
А ветер ерошит листья, душу, траву,
настырно и беззастенчиво лезет за ворот.
Вчера я ещё не знала зачем живу, –
до той пустоты, которая стала чёрной.
Теперь понимаю: Малевич видел войну,
её комендантскую и неизбежную стылость.
Держу на плечах усталое небо, страну,
которым давно это всё должно опостылеть.
И взгляд виноватый терпнет на лицах старух,
которые не привыкли просить подачек.
Но вот пришли и стоят на холодном ветру,
а очи их никнут цветами. И плачут, плачут...
*
Рыжий, ветвистый и трогательный закат
нежно окрасил всё, что давно наболело,
то, что с утра седеет, что неумело
пишет, хоть и неверной стала рука.
Ветви устали чёткость, листву хранить.
Скоро нырнут в комендантскую тьму и звёзды.
День так стремится сделаться вечером поздним,
чтоб тишину и мир от войны таить.
*
Вот не о чём писать. Ну разве о вороне,
что молча, ни о чём не хочет говорить.
Сидит сухим сучком на неба синем фоне
на ветке, что посмела бесстыдно оголить
свои кривые руки, застывшие в молитве
о мире, что бредёт неведомо куда.
Среди красы Земли опять кровопролитье.
Видать не далеко до страшного суда...