Кто бы тут рассказал о любви нам?!
...Над рекой цвета старых кальсон
Как-то утром на мостике Львином
Лев Абрамыч стоял Кацнельсон.
Был в науке светилом он видным,
И светил, и сиял за версту,
Ярче только Лев Маркович Фридман —
Тот, что рядом стоял на мосту.
Заскрипел разговор понемногу,
Вперевалочку где-то возник,
Словно с правой на левую ногу,
С маме-лошен на русский язык.
"Лёва, помнишь...Наталья Петровна..."
"Та кассирша в кафешке с угла?!"
"Так ты помнишь её?" "Безусловно!
Почему ты спросил?" " Умерла".
"Да, бывает... А Яша Лапидус?
Кавээнщик, пиранья пера,
Тонкий, словно индийский папирус..."
"Тоже умер?!" "Буквально вчера!"
И, сердечным ведомые ритмом,
Сберегая крупицы тепла,
Замолчали Лев Маркович Фридман
С Кацнельсоном, который Л.А.
Небо, за неимением снега,
Сверху сыпало белым дождём...
Первый молвил: "Пойдёмте, коллега?"
И коллега ответил:"Пойдём.
Не впервой нам. Всегда искони мы
Так идём, не касаясь земли!"
И пошли они, ветром гонимы,
И до Ерусалима дошли.
И никто не пошёл вслед за ними,
Не хватился никто на Руси.
В славном городе Ерусалиме
Эти двое поймали такси.
Солнце жарило мчащийся "Убер"
И свисало, как будто хурма...
Про кого говорили, что умер —
Были живы.И даже весьма.
Сей закон адвокатам неведом,
Но записан в скрижалях иных:
Просто если ты стал людоедом,
Для кого-то пропал из живых.
Надо взваливать это на плечи,
Уходить от кромешного зла,
А иначе зачем, человече,
Жизнь твоя разбитная прошла?!
Как дела? отвечай: всё в порядке,
И гляди сквозь чернильный февраль,
Как отчизна в кровавом припадке
Бьёт последний наследный хрусталь.
И пускай в голове отголоски
Проплывут, как в тумане — гудки:
Львиный мостик, Таганки подмостки,
Литераторские мостки.
Две фигуры в пространстве повинном
Повторяют: на Львином, на льви...
Кто бы тут рассказал о любви нам?!
Очень нужно о ней. О любви.