Какой хороший снег опускается тихо.
Когда усталость, как снадобье,
Когда не хочется ни жизни, ни улиц,
Я спокойно гуляю по городу.
Будто зима еще впереди.
И вот отстрелялся пятиэтажный пейзаж,
Школьный наивный снег,
Черный март, как оружейная гарь,
Как смазка сапог рабочих
Сразу же после Зимнего.
Пороховые сквозные улицы любви
Проходят, как косой дождь, стороной.
Одна усталость, как снадобье,
Еще позволяет быть.
4.3.1991
Скорей ко мне, мы оба старики.
Твое полузадушенное тело
Осенних губ наполнят ручейки
В краю берлог и наволочек белых.
Последний раз, ты знаешь и сама,
Как ни мечтай, да если и представишь.
Ты так сказала: женщина-зима,
А осень в горле яблоком оставишь.
Август 1991
Нет нужды навеселе
Упираться рогом,
Справа поле, слева лес,
Легкая дорога.
Осень балует глазам,
От ночной турусы
Повлажневшим деревам
Холодно и грустно.
Над рекою синь-краса.
Ни труду, ни славе
Брел зачем не знаю сам
К волжской переправе
Самара, сентябрь 1991
Бог не спросит, как царь с новгородцев,
Нам доселе чего-то неймется,
Нам и песня по-волчьи поется,
Мы и любим кого попадется.
Он под ручку проходит не с нами,
Сторонится, как ливни косые,
Что мечтали о бабе красивой,
Да работали злыми руками.
25.11.1991
ХОХЛОВКА
Светает. Быстро жизнь минула.
Как кучевые облака,
Как тень межоблачного гула,
Где в небо целится тайга.
Где, огорожены забором,
Стоят останки старины,
Возведены финно-угором,
А вслед монголом сожжены.
Где корпус раковый в оправе
Несет музейные кресты,
Сошлись на камской переправе
И Вянямейнен, и Батый.
Там лес и дол навозом полны,
Там Ермака для съемок челны,
И воздух тяжек, хоть кричи,
И водку хлещут москвичи.
5.8.1992
Звук должен быть закутан в тишину, он должен покоиться в ней, как драгоценный камень в бархатной шкатулке.
Генрих Нейгауз
Я попытаюсь сформулировать. Ты так красива, так красива...
А мне, печальному-унылому, такое счастье не под силу.
Я попытаюсь что-то высказать... Хотя зачем? Не в этом дело.
А ты такая оголтелая. И эти груди без предела.
Ты весишь больше. Не понятно ли? Но есть же мера, есть же мера...
Тебе Остапенко приятнее. Он задолбал меня, холера.
“Она не то”, - сказал Остапенко. Мы пили водку у Сердитого,
И впереди у нас маячило, увы, разбитое корыто.
А в ночь, закусывая яблоком, ты так смотрела, так смотрела.
И Шопенгауэр на скатерти. И эти груди без предела.
Не возвращаются, любя. А ты не знаешь это правило!
И ни-че-го. И ты в себя мои погрешности направила.
Ты понимаешь, есть любовь, а есть как время между матчами,
Когда несчастье обозначилось, как иероглифы Ли Бо.
Пойми же, слово “крылья” следует за словом “любишь”, и расчеты
Идут по гиперизмерению, как на Берлин идет пехота...
Да бог с тобой. Урок закончился, и одиночество прекраснее.
Твои претензии законные. Мои страдания колбасные.
11.3.1993
САЛЬВАДОР ДАЛИ
Не дури меня, злой Сальвадор,
Я сейчас упаду на колени,
Так гудят аравийский простор
И расстрелы на приисках Лены.
Отпусти мои черные дни,
Мне не выдержать скопищ народа,
Потому что не помнят они
Звездных знаков медвежьего года.
1993
Раскинув сад из кварца и стекла,
Глядит январь прозрачными глазами.
В мир нежность больно, как на цыпочках, вошла,
И ясная зима стоит под образами.
Пирует холод. В розовый туман
Плывут, дымя, по городу трамваи.
Ты в детстве в этот верила обман,
Теперь не веришь, как январь, седая.
Ведь по утрам который год зима
Сухими пальцами охватывает шею,
Все так же желчью крашены дома,
И роются под окнами траншеи.
1993