История с Шевалье начинала его занимать. Он находил, что это чисто театральная история — уж очень в ней много комедиантства.
Стоя вокруг оратора в подобающих случаю шаблонных позах, актеры слушали директора по-профессиональному. Они слушали его активно — ушами, ртом, глазами, руками, ногами. Они слушали по-разному: кто с благородной осанкой, кто с наивным выражением лица, кто с печалью, кто с возмущением — каждый в соответствии со своим амплуа.
Нет, директор театра «Одеон» не допустит, чтобы ушел без прощального слова отличный актер, о котором, несмотря на его короткую театральную карьеру, мало сказать, что он подавал большие надежды.
— Роли, созданные Шевалье, человеком порывистым, неровным, беспокойным, отличались оригинальностью, имели собственную физиономию. Несколько дней, я мог бы сказать несколько часов тому назад, он придал эпизодическому персонажу необычайную выразительность. Автор пьесы, человек с большим именем, пришел в восторг. Успех был обеспечен. В Шевалье жил священный огонь. Его трагическая смерть кажется необъяснимой. Не старайтесь найти разгадку. Его убило искусство. Его убило драматическое горение. Он умер, сожженный огнем, медленно пожирающим всех нас. Увы! Театр, в котором публика наслаждается только улыбками и слезами, столь же сладостными, как улыбки, театр — это ревнивый владыка, требующий от своих служителей безоговорочной преданности, тяжелых жертв, иногда даже жизни. Прощай, Шевалье! Все товарищи говорят тебе — прощай!
Присутствующие утирали слезы. Актеры плакали искренне: они плакали над собой.
Анатоль Франс, «Театральная история»
***
Дорогая моя Фелиси, звезда «Одеона»!..
Мое сердце корсетом затянуто на крючки.
Где-то квакнет вдали медный раструб корнет-а-пистона,
черной бархатки призрак, алые каблучки
промелькнут в коридоре… Ты слышала марш Мендельсона?
Я хотел под него просить твоей нежной руки,
я мечтал о тебе! В мире не было эталона,
музы кузниц искусств до тебя все еще далеки.
Ах, Нантейль, бенуар наполняют влажные взоры,
восхищения шепот! На алтарь непритворной любви
я принес свою жизнь, и ящик ревнивой Пандоры
приоткрыв, я увидел, что театр в твоей крови —
он вошел в твою плоть, смехотворная комедиантка,
карнавальною маской впившись в лицо. Гори,
не сгорая дотла, прекрасная дебютантка
«Школы жен» де Мольера, французского попурри!
Помнишь нашу мансарду, Notre-Dame, мост собою подпёрший?
Там я плакал от боли, и старый больной кюре
мне молитвы читал, и видеть его было горше,
чем любовников театра, изменяющих с кабаре.
Я смеялся, рычал, наблюдая, как в ресторане
ты легко целовала другого. На вот, возьми
мое сердце, вложи в медальон, позабудь в кармане —
мрачно-ласковый я, твой актеришка визави
затерялся в любви, в лунном свете аплодисментов,
заигрался с ничтожной ниточкой лицемерия.
Смерть допишет все реплики, жизнь понаставит акцентов,
а судебный эксперт напишет «страдал маловерием».
И пускай газетенки пестрят заголовками: «Сбрендил!»,
«Он пустил пулю в лоб накануне самой премьеры!..»,
«Все актеры безумны: среди них пилигримы и денди
умирают на дню сорок раз — до чего лицемеры!»
Дорогая Фелиси, я всегда буду рядом с тобой.
Твой ревнивец, мертвец и тень на стене от торшера,
силуэт, исчезающий в полночь, фантом-герой,
часть невидимой публики, капля на дне фужера,
восковая фигура, покрытая сплошь тоской,
я — трагедия жизни твоей, исторгающей слезы.
Дорогая моя Фелиси, еще постой
над могилкой моей.
И спасибо
за белые розы.
18 октября 2022 года
Иллюстрация: Delphin Enjolras, The actress.