МАМА
Настраивать свой слух на звон колоколов
И тратить мощь свою на подвиг
прозябанья...
Сколько было закрытых дверей и ключей, чтобы их открывать.
Возвращаться туда, через мост, и, чуть вверх по реке,
У избы над болотом беззвучно стоят дерева.
Нужно будет погладить, как сына по левой щеке.
В этот миг дерева, как живые, тебя назовут,
Млечный сумрак полуночи шепчет награду,
И жаровень Луны зАлит пламенем, как Голливуд,
Как пустыня Сахара, как прошлое, как Эльдорадо.
Она:
Поклонись до земли, кто дал право судить,
А не видеть и ждать, как терпели святые.
Нет случайного в мире, не плачь и наверх погляди -
То пылает во всем бесконечная мудрость - София.
Он:
Понимаешь, дружок, нет глупее метаний,
Чем цареву порфиру менять на святую порфиру.
Лучше в Химках да в Курске пощелкать зубами,
Чем молиться каким-то самым равным кумирам.
Слышишь шум? Ниже Кельна, правее, чем Рим,
Обнаженная речь у посмертно прославленной печи.
Что ты знаешь о жизни огня? Посмотри,
Как горят на востоке мои августовские смерчи.
Переломан и нищ, черной злобы сожитель,
Серым пеплом покрыты летящие в стороны космы,
А тебе лишь колодезным светом светить
В декорациях готик, на улице Шерлока Холмса.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . .
От лисы и от волка веселая скачет квадрига,
Разобиженный Вертер, Емеля-дурак на печи,
Засыпающий мальчик, Пиноккио, Тиль Уленшпигель,
Ухожу и в дверях навсегда забываю ключи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . .
Одноглазый Манчестер проснулся и бьется в падучей,
Изрыгая, как змей с бодуна, тяжкий утренний грохот.
Спят Тагил и Челябинск, обиду да злобу баюча.
Он разбудит. Он сны собирает по крохам.
Август 1996
Англиканский, еврейский, испанский амвон,
Это серый пергамент, лицо Аргентины.
Назови - то лебяжий серебряный звон,
Это порванный ветром, ветрами, портрет Аргентины.
Поезд. Сбоку скошенный профиль стукача Агустина.
Пегий след океана, и катит врипрыжку Ассоль,
Будто слез не катил перепуганный Вертер,
Как всегда, навсегда там оставлена боль,
Золотая печаль от рожденья до смерти.
Это западных стран нанесенные раны,
Это сердце плодит траектории мира,
Быстро движется судно, ныряют бакланы,
И кричат, и полощутся чайки на Тигре.
..............
Запах таверн с дымящимся мясом быков
И подарка судьбы - белорусского сала,
И бутылок вина корабельные блики,
Цвет запрятанных в моду итальянских кварталов
И полуденный блеск водянистых плодов ежевики.
Буэнос-Айрес, декабрь 1997
ДНЕВНИКОВАЯ ЗАПИСЬ О ШТОРМЕ
Когда устало, как Валгалла,
Струилась ночь по городам,
На побережье наступала
Как фронт огромная вода.
Кромешней нет твоей печали.
Посланец Страшного суда,
В незрячем свете ржавой стали,
В плевке взметнувшейся короны
Маячил призрак Посейдона,
Безликий, как сама вода.
И понеслись над океаном,
У ног кипящим молоком
И космы черного тумана,
И блик луны под серебром.
Мар дель Плата, декабрь 1997
НЕ БЫЛО ВЫХОДА
… Вот бы принца клинок – и в гармошку о печень Лаэрта.
Жизнь сбегает автомобильной струей
В человечий чернеющий муравейник
В микросхемах жилищ, в мелких сотах секвой,
Что состряпал обкуренный гений.
Не проспи воскресенье с шашлыком и вином.
Вишь, вчера Азазель поселился в Ла Плата,
Ждет расплата башкой, болтовнёй, кошельком.
Помнишь, Троцкий и Че здесь бывали когда-то.
Не смотри за окно. Там Белград, опадает в траншеи листва.
Мир не болт и не «Бенц», что завертится с полоборота,
Ни в наклон с мастерком, ни расчетов, как жернова,
То ли отдых, а то непонятна, невнятна работа.
Оказаться на месяц в какой-то дыре
Посредине российской зимы в январе
На планете другой, в царстве шорт ободраных,
Там, где солнца клинок, там, где плешь океана.
Ты здесь шел. Ты здесь спал. Ты здесь будто бы был.
Отчего ж так постыло, так грустно, ей боже,
Этот стол отпечаток локтей сохранил
На сгоревшей бессчастной гаплоидной коже.
От руки на тетрадь источается бред,
Чтобы только писать и не чувствовать чтобы,
Коли нет шоколада - так значит и нет.
Я забыл тебя, лютый, бесстрашный Бетховен.
Добежать до дворца, до тюрьмы, до реки,
Там, где пахнут отбросы со всей Аргентины,
Зажимает не обруч, не ветер, а время виски
В те тиски, что над Вислой, над виски, над тиной.
Не смотри! Опадает, скукожась, от взгляда листва…
Буэнос-Айрес, январь 1999
Что означает "Абердин"?
Звон колокольчика в прихожей,
Профессора с гусиной кожей,
С которым спорить не шути.
Что означает "Абердин"?
Курить и думать по-английски
С самим собой, шотландский виски
Как цвет надежды впереди.
Что означает "Абердин"?
Звук колокольчика в стакане
С шотландским виски, что обманет
Надежда цвета ассорти.
Вились ползучие барханы
С холмов, с морей, со всех сторон.
Он был действительно туманным,
В лесистых склонах Альбион.
Что означает "Эдинбург",
В дождях готические скалы,
На них корректные нахалы
В костюмах чопорных вокруг.
Что означает "Ноттингем"?
Что все закончится случайно,
На миг возникну коллонтайно
В дверях в прихожую в Эдем.
Эдинбург, 1999
Нас ведут на штурмы
Думы да сума.
У России Дума,
Дума без ума.
Грабили нас хрены
Мятые с лица,
А теперь спортсмены
Грабят без конца.
Всяк смеется криво,
Весело и вкось –
Всей шпане на диво
Богато привелось.
Не найти ухвата
На задницу шпаны:
Ныне депутаты
И защищены.
А служба у опричны
Выдалась милей –
Героин приличный
Вместо лагерей.
Славно гибнет плесень
Постсоветских стран,
Бьет в глазницы, плещет
Кладбищ океан.
Заводские будни
Оборвала братва,
Хамы вместе с трутнями,
Кама да Нева.
Гибкие колена,
Заплывшие сердца –
Слуги Мельпомены
С одного яйца.
Чтоб глядеться чистыми
(Слышно там и тут),
Наши «коммунисты»
Прошлое клянут.
Кабаны с мобилами,
Во фраках паханы
Да юные дебилы
Нынче цвет страны.
…...
Нас вели на штурмы
Рваные сердца.
В сумме ж только думы,
Думы без конца.
Хрустнет день белесый
Морозом в колесе,
Будто Пермь, как осень,
В спячке насовсем.
2006
РУТ
Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой
- Ты чего, ты чего напридумала, Рут,
Этот юноша в форме моряцкой…
Ты кого притащила, уж не разберу,
Что за прихоти в жизни кабацкой.
Не мечтай, не блуди, я его наказал.
Мальчик плакал и тыкал наганом,
Он штаны надевал, за любовь горевал,
Да я взял мудака чистоганом.
Не потаскана ты для меня, не свисти,
Веет негою свежей от плеч и груди,
И ножонки - свихнуться, ресницы…
Не истерлась твоя колесница.
А еще – не взыщи, что поделаешь тут,
Ведь дождешься, проказник протухнет,
Время зверя настало, любезная Рут,
Ползунков, распашонок и кухни…
…
Как не так! Только глазом успел отвернуть,
Ты моё настроенье украла,
Апельсин, что принес, отдала своему
Полковому флейтисту-нахалу.
…
Было дело, как вдруг к алкашу карачун,
Привалило к уродливой стерве.
Я шатался, я звездам кричал: «Не хочу!»
… Ведь стихи ей читал, не поверишь.
Я тогда был не в силах кусаться с бедой,
Ты меня как щенка приютила.
Что ты делаешь, Рут, не кобенься, постой.
Я хочу, чтобы счастье продлилось.
- Ты смешной, Ланселот. Платье нюхал и мял,
Замирал, повернись тебе в профиль…
Я всего-то на час пожалела тебя.
Твое счастье сбежало, как кофе.
…
Так бывает в ночи – ни рукой, ни щекой,
Вот устроила мне карамболи,
И душой никогда не коснется со мной.
Жуть досада корёжит до боли.
Возникал вдруг поблизости аэропорт,
В дом казенный летел от вокзала,
Ни жратвы, ни тепла, и вертелся как черт,
В ледяном декабре замерзая.
И плыла в Новый год ледяная Земля
Под моей деревянною рожей,
И смеялись твои дорогие друзья,
Как я валенки ставил в прихожей
Вновь под утро искать роковые очки,
Из ведра собираю с флейтистом бычки
…
Тьфу ты, бред! Поскорей от угара,
Отойти от ночного кошмара
2008
Телефонная коробочка легка,
Будто дуло пистолета у виска,
Если спросишь, мол, зачем семнадцать бед,
Не получишь ни полвыдоха в ответ.
Мерно дымная карета, трам-ля-лям,
Едет в «Звездный» по заснеженным полям.
Но и в «Звездном», но и даже, но и там
Только вздохи, только шорох по кустам.
Вот беда-беда-беда-беда-беда-беда
Наклонилась, навалилась навсегда.
Ни дождя, ни запах в радость, волчий вой,
Раздается над обиженной страной.
И зачем тебе чумной газетный бред,
Будто хочешь заморочить целый свет;
И ни света, и ни крыльев на спине,
Волчьи стаи разбежались по стране.
Побежать легко-легко-легко-легко,
Чтоб ни волки и ни водка, ни пивко,
Мы из сердца ваши льдинки трам-ля-лям,
Да и жить еще не щучий хвостик нам.
29.3.2011
ИЕЗУИТ
Ты не верь в оптический каприз:
В зеркалах несчастье отражалось,
Не с колен Россия подымалась,
А душа проваливалась вниз.
Пятым валом с носа на корму
Растеклось, спеклось, слежалось в горле,
И гнилым в глазах мерцало горе,
Потому что все по одному.
С телевизионною обузой
Впали в разжижение умы,
А герои праздновали труса,
Видно, так боялись Колымы.
Их теперь уж не колесовали,
Не вели на дыбу никого,
Не ссылали, только даже Сталин
Жизнь страшнее выдумать не мог.
Без конца шло горе, без начала,
Хоть уедь подальше, хоть вернись:
По утрам не солнышко вставало,
А Земля проваливалась вниз.
И, качаясь, медленно летела
Цирковым сияющим мячом
В темноту, и в сумерках потом
Будто бы покоилося тело.
И не слышно было, как кого-то,
Кто сбежать доселе не сумел,
Забрала крестьянская охота
В темноте шевелящихся тел.
Как чума во мраке карнавала,
Не было парламента смешней,
Не было правителей глупее,
И движенья будто не осталось.
Но не верь покою, Галилей!
Ты подумал: ежели всё бросить,
И в страну обратно ни ногой?
Погоди - везде наступит осень
Перед черной ядерной зимой.
Млечный Путь в спирали Архимеда
Не успеет выхода найти:
Налетит туманность Андромеды -
И не станет Млечного пути.
Июнь 2011