Антонина Ивановна Корчак-Чепурковская с дочерью Людмилой и внуком Лёней поселилась в нашем доме в ноябре 1948 года. Антонине Ивановне было за пятьдесят, её дочери – за тридцать, а Лёсику (так они называли Лёню) – десять лет. Их приезд полностью изменил жизнь нашего двора, отношения между соседями и даже внутренний мир нашей ребятни.
Лёсик называл свою бабушку – бабуня, и с тех пор все мы и соседи из близлежащих домов называли её – Бабуня.
Бабуня была удивительная женщина. В ней было столько доброты, сочувствия, внимания и уважения ко всем! Благодаря ей мы узнали ещё про один годовой праздник – День рождения. До её появления никто никогда не считал этот день праздником. Многие даже не знали даты своего рождения. Повсюду царили голод, послевоенная разруха, и родители думали только об одном: как утолить голод своей ребятни.
Не знаю, как Антонина Ивановна узнавала даты рождений каждого ребёнка в нашем доме и их родителей, но именно в этот день она выпекала пирог и во время обеда приносила его имениннику, на корочке было написано его имя. Тогда хлеба не было вдоволь, а здесь – пирог с капустой или с морковкой, или с фасолью! Ещё она ухитрялась вместе с пирогом преподносить личный подарок: или карандаш, или тетрадь, или связанный мешочек для чернильницы. Моему папе она дарила кисет для махорки, а маме – косынку с кружевами, которую сама сшила.
Весной по её инициативе весь наш двор был засеян травой: спорышем и лечебной ромашкой. Только узенькие тропки вели к огородам и к дому. В начале каждого огорода на всю его ширину оставляли метр земли для цветов. От ранней весны до поздней осени наш двор благоухал цветами. В конце двора посадили кусты жасмина и сирени. Под окнами Бабуни разбили две круглые клумбы, где всегда росли маттиолы, астры и георгины.
Все дети боготворили Бабуню и в свободное время стремились с ней пообщаться. Их семья занимала квартиру из одной маленькой комнаты и большой кухни, где стояла русская печь с большой лежанкой, а рядом стояла печка с конфорками. Бабуня затапливала печь только зимой. Тогда она приглашала меня на лежанку, ставила возле вытяжки керосиновую лампу и давала смотреть поварскую книгу «изысканных блюд» в твёрдом переплёте с фотографиями приготовленных и украшенных кулинарных чудес. Особенно запомнился «осетр, запеченный «по-царски». На огромном блюде лежала рыба, на голове которой была корона, а вся она была украшена белой сеткой с цветочками, вокруг лежала зелень, на которой красовались фигурно нарезанные горки овощей. Я никак не могла понять: к чему эти украшения, если рыба и сама по себе вкусная? А Бабуня объяснила, что изысканные блюда готовили «Их Сиятельствам» специально подготовленные повара, которых выписывали из-за границы.
В кухне стояла кровать Бабуни и большой стол, который служил и обеденным, и кухонным, и письменным, где Лёсик учил уроки.
В другой комнате стояли никелированная кровать, мягкий диван с высокой спинкой и круглыми валиками по бокам, платяной шкаф и трюмо. Бабуня приглашала меня в гости и знакомила со своей прошлой жизнью, показывая фотографии в семейном альбоме. Описать альбом невозможно – захватывает дух: он был обтянут бордовым бархатом, углы украшены золотыми пластинками. Альбом закрывался изящной застёжкой, покрытой золотом. Такой диковинки мы не только не держали в руках, но даже и не видели. Листы альбома, где крепились плотные фотографии с гербами и фамилиями, тоже были плотные, с золотыми углами.
Показывая фотографии, Бабуня рассказывала о своей жизни. Вот на фотографии молоденькая девушка в форме воспитанницы Института благородных девиц. Это была красивая девушка с приятным лицом и высоким лбом, обрамлённым русыми волнистыми волосами, заплетёнными в две косы, спадавшими на высокую грудь. Глаза её, излучающие доброту и ум, очаровали меня. Одной изящной рукой она касалась колонны здания, а в другой держала книгу, прижимая её к груди. Фигурка была изящная, а из-под удлиненной юбки виднелись ножки в красивых туфельках. Это была Антонина Ивановна.
На второй странице был портрет молодого человека в офицерском мундире – жениха Антонины Ивановны, который впоследствии стал её мужем – Матвея Корчак-Чепурковского. Он был внебрачным сыном графа Корчак-Чепурковского, который взял на себя его содержание и воспитание и помогал ему в продвижении по службе. Когда Матвей женился на Антонине, граф подарил им меблированный особняк с прислугой. Это был его свадебный подарок.
На третьей странице альбома была фотография молодой семьи. Отец в военном мундире держал на руках одну дочурку, а мать – другую. Мать была одета в пышное светлое платье с кружевами и с большим декольте. У неё была высокая и пышная причёска, а на шее и в ушах сверкали украшения. Это были Антонина и Матвей со своими дочерьми-погодками – Ниной и Люсей. Девочки были одеты в белые пышные платьица с рюшами. У них были ажурные бантики в курчавых волосах. Малышки были похожи на ангелочков с новогодних открыток, которые тоже имелись в альбоме.
Антонина Ивановна не долго жила счастливой семейной жизнью. Нине было пять лет, а Люсе – четыре, когда их отца убили в Гражданскую войну. Их дом реквизировали под Ревком, а Антонину с дочерьми выселили во флигель. Я не знаю, при каких обстоятельствах они оказались в Сибири, но Антонина Ивановна жила там до окончания Великой Отечественной войны. Нина и Люся ещё до войны закончили институты и вышли замуж за советских офицеров. Нина родила дочь Веру в 1937 году, а Люся – сына Лёню в 1938 году. Мужья их погибли на войне. После войны Нина приехала к родителям покойного мужа, к нам в Украину и вызвала сюда свою маму и Люсю с Лёней. Люся имела диплом инженера-технолога, её сразу взяли на спиртзавод химиком-технологом и предоставили квартиру в нашем доме.
Бабуня часто рассказывала, что в Институте благородных девиц, в Смольном, их учили не только изысканным манерам, иностранным языкам и другим наукам, но также шить, вышивать, вязать а также готовить и оказывать первую медицинскую помощь. И это всё ей пригодилось в Сибири, где она преподавала в школе иностранный язык. Там ей самой приходилось и готовить еду, и вязать, и стирать, и шить одежду для своих девочек. Она многому научилась у сибиряков. Часто готовила пельмени (такие маленькие, что умещались по пять штук в ложке), шанежки, кулебяку, и зимой угощала меня строганиной (замороженное мясо в сыром виде строгали тонкими ломтиками, которые сами заворачивались, как древесная стружка, и ели их сырыми, посыпав солью).
Я каждую свободную минуту бежала к Бабуне, чтобы послушать её рассказы про её счастливое детство и Сибирь. Она учила меня вязать на спицах, вышивать и правильно распарывать старые вещи. Ещё она очень любила животных. У неё был кот Барсик. Она никогда его не звала: «Кис-кис!» Если надо его позвать домой, она выходила на крылечко и, гордо подняв высоко голову, обводила взглядом двор и произносила: «Где ты, шалунишка? Барсик! Пора обедать!» Не знаю, каким образом это слышал Барсик, но он стремглав бежал в дом, где бы он ни был.
Бабуня всегда весной покупала на рынке маленьких цыплят и выращивала их до взрослых куриц и петухов. Посреди двора она ставила загородку, чтобы они не разбегались, и чтобы цыплятки выпасались на травке. Барсик их не трогал, а, скорее, охранял: лежал возле загородки и отгонял чужих котов. Но вот беда: он очень любил есть чужих цыплят.
Через огород, на другой улице жила баба Байдыха. Она тоже покупала цыплят, ставила загородку, но Барсик обязательно воровал у неё по цыплёнку в день. Как бы она ни следила, он обязательно своё кровавое дело сделает.
И вот баба Байдыха позвала моего брата Валентина с его другом Борей, дала им по три рубля, чтобы они занесли Барсика далеко в лес. Ребята быстро его поймали, посадили в кошёлку и отнесли в глубь леса. Бабуня три дня искала Барсика, даже плакала. А на четвёртый день Барсик явился домой. Правда, немного исхудал и был какой-то взъерошенный и грязный. Бабуня от радости не знала, что дать ему поесть и первые дни выводила гулять даже на ошейнике.
Прошло несколько дней, и Барсик снова взялся за старое. Баба Байдыха в гневе прибежала к нам, принялась ругать Валика и требовать обратно деньги. Денег уже не было, так как они их истратили в тот же день. Валик пообещал, что они с Борисом утопят Барсика к реке.
Поймав Барсика, они посадили его под корыто, а сами пошли искать мешок и камень. В это время я сидела в тени дома и вышивала. Увидев всё это, я подождала, пока мальчишки уйдут искать орудия утопления, тут же подбежала и подняла корыто. Барсик пулей выскочил и мигом прыгнул в открытое окно Бабуни.
Возвратившись и увидев пустое корыто, ребята всё поняли и стали с мешком бегать за мной и кричать, что утопят меня вместо Барсика. Забежав к Бабуне, я тут же все ей рассказала. Она позвала ребят, дала им по три рубля, чтобы они возвратили их Байдыхе. С тех пор Байдыха не выпускала цыплят в загородку и, сколько помню, никогда их больше не покупала.
Своё детство я не представляю без Бабуни. Она научила меня любить поэзию. Очень часто звала меня к себе, угощала чем-то вкусненьким и обязательно читала стихи Пушкина, Лермонтова, Блока и даже Есенина, которого почему-то в школе не изучали, и его книги нигде не продавали. Она первой познакомила меня с творчеством Антона Павловича Чехова. Когда она читала письмо Ваньки Жукова, я заливалась горькими слезами, сопереживая вместе с ним. Мне кажется, что если бы не ее доброта и щедрость, не знаю, удалось бы нам выжить в те голодные годы.
Однажды к новогоднему вечеру в школе она мне сшила маскарадный костюм «Ночь». Свою чёрную блузу с рюшами и длинную чёрную юбку она обшила звёздами из конфетной цветной фольги. Из картона, обтянутого фольгой, сделала корону, которую украсила наклеенными блёстками из битых новогодних игрушек. Ещё она сшила мне чёрную маску с ажурной вуалью. Я была неузнаваема! Только по чуням, выглядывавшим из-под длинной юбки, ребята догадались, что это я.
Всю жизнь я вспоминаю Бабуню. Она была удивительная и неповторимая. Любовь к ней и восхищение ею останутся во мне до конца дней моих...