Замахнутся морозы резко,
Не успеет земля закрыться -
Позастонут в корнях перелески,
Как больная старая птица.
Серый колючий рассвет обнажил черноту дорожных колдобин. Небо с тяжёлыми тучами пепельного цвета как-то угрожающе нависло над небольшой деревенькой, дымок от печных труб расползался в стороны клочьями. К вечеру пахнуло какой-то особой свежестью, и белые редкие хлопья робко полетели на землю, а спустя некоторое время снег повалил стеной, как бы навёрстывая упущенное. Короткий день ещё немного держал видимость границ земли и неба, но темень быстро сгущалась – и всё смешалось. К утру всё успокоилось. Белизна, заполнившая всё пространство, насколько хватало взгляда, резала с непривычки глаза. Сразу стала заметней ветхость покосившихся избёнок, побитых многими дождями, неприглядность соломенных сараюшек, оголённость деревьев, - всё это на снежном покрове выглядело какими-то огарками. В природе преобладали чёрно-белые и серые тона. Но деревенька жила по издавна заведённому укладу в любой сезон года. Вот и сейчас проворные хозяйки уже растопили печи, спеша порадовать скотинку сенцом и тёплым пойлом с картошкой. Требовательное мычанье и блеянье, доносившееся с подворья, диктовало свой распорядок дня. Усиливающийся мороз заставлял людей проявлять особую заботу о поголовье – самых малых и новорождённых забирали домой, чтобы выходить. Так, в закутке возле печки, и зимовали вместе с людьми то телок, то игручие ягнята, то забавный поросёнок. А на печи – ребятишки после игр на снегу. Надо сказать, что русскую просторную печь любили все – и стар, и млад. После работы на морозе погреться на ней – любо-дорого. И уход за печью был особый: следили за дымоходом, чистили, чтобы тяга была хорошей, подбеливали часто, чтобы глаз веселила. Печь, сложенная хорошим мастером по всем правилам кладки, всегда радовала. В ней и щи с мясом томлёные готовили, и молоко заквашивали, и пироги к праздникам, а по будням хлеб выпекали на славу, каши рассыпчатые делали – и всё это с особым вкусом да духом получалось. Да почти все сказки с присказками выслушаны были на печи младшими от старших. Развивали смекалку у детей, загадывая загадки об окружающем мире да на житейские темы, где явления природы или предметы представлялись в совершенно ином свете:
У батюшки жеребец – всему миру не сдержать,
У матушки короба – всему миру не поднять,
У братца кушак – всему миру не скатать (ветер, земля, дорога).
За первой - вторая, про яйцо и цыплёнка:
Избушка нова, жильца нет. Жилец появится - изба развалится.
А там и старшие дети, с хитринкой в глазах, не отстают от родителей: Поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогат (небо, звёзды, месяц). Сообразительных похваливали, приговаривая: «Умная голова сто голов прокормит». Заставляли детей обращаться к Науму-грамотнику: «Батюшка Наум, наведи меня на ум!» Повествовали обычно при слабом огне керосиновой лампы, а то и вовсе в темноте, под тягучее завывание ветра, который громыхал трубой на крыше, пытаясь её сорвать, бросал ледяную крошку в окна, гнул с треском деревья, нагоняя страх. Малыши, вздрагивая, прижимались друг к другу, но от уютного тепла и от близости других успокаивались и засыпали…. А зимушке интересно, чем это люди занимаются в холода, посылает в ночь свою помощницу-позёмку все ямки заровнять, а наутро с доглядом идёт – куда следы проложены? Вот, потемну ещё, следы валенок отпечатались - доярки ранёхонько отправились на первую дойку к коровушкам – нужное дело. Гусеничный трактор стожок сена подтащил к ферме – тоже хорошо. Накорми сначала, а потом уж и молока жди. Следом пошла колея от колёсного трактора – это молоко повезли на переработку в соседнее село на молокозавод. Правильно. Молоко всё не съешь, а творожок со сливками куда как хорош, а обрат – телятам. А почему это лошадиная упряжка направление держит в другое село, а в санях члены одной семьи? Родственников проведать? И это надо, потому что люди они: без движенья слабеет тело, без общения гаснет душа. Выходит, все нужным делом заняты. Идёт дальше потихоньку зима по окрестностям, надзирая за всем. Гулён всяких щипнет за щёки или нос – пора домой, озорникам язык к железу приморозит – долго будут помнить науку эту; на спуске с горки, где дети катаются, для новичков пенёчек припорошит снегом – как прозевают, так кубарем с санок и полетят другим на потеху. Но долго так ходить она не может, скучновато. Но тут как-то незаметно и январь – зимы государь, а по-старому – просинец, подоспел: году начало, а зиме середина. Любопытно зимушке, чем это люди ознаменуют дату такую, ведь Новый год – к весне поворот. А по-первому дню нового года земледельцы узнавали, каков будет предстоящий год: если поутру на деревьях густой иней – хлеба богатые уродятся; если до обеда пасмурно, а после ясно – лучше поздно сеять; если в небе звёзд много – ягоды будут. Также с этим днём связано и много других примет и, соответственно, правил поведения. Девушки обычно одевались во все новое, да ещё меняли во время дня раза два одежду; никто в доме не делал тяжелой и грязной работы; столы накрывались богато, все веселились, придерживаясь пословицы - как новый год начнёшь, так его и проведёшь. Соседи и родня ходили друг к другу, бросали из лукошка зёрна в красный угол с иконами, приговаривая нараспев:
Сею, сею, посеваю, с Новым годом поздравляю!
Чтоб здоровыми все были, да и много лет жили!
Открывайте сундучок, доставайте пятачок,
Или вкусный блин, или сала клин!
И каждый хозяин считал своим долгом угостить «сеяльщиков» на славу, чтобы быть с урожаем и здоровьем. «Всяк Еремей про себя разумей: когда сеять, когда жать, когда в скирды метать. Пора пахать наступит, когда гром загремит, лес в листву начнёт одеваться, жаворонки запоют, а лягушки заквакают. А сейчас надевайте, люди, тулупы до пят»,- промолвит зимушка, и, как трудолюбивая хозяйка, начинает землю поплотней снегом укрывать да морозца добавлять к Рождеству Христову - и опять ждет веселья. Интересно ей послушать всякие шутки-прибаутки, да на ряженых посмотреть: кто овчиной вверх одежонку вывернул, вроде как медведь отплясывает; кто на мешок из рогожи нашил хвои да надел на себя – вот она, смотрите, живая ёлочка кружится да покалывает навязчивых. А следом бойкая девушка-кошечка в шапочке с ушами и усами, в нарукавничках да белом передничке. Козёл с подвязанным колокольчиком бодается, разгоняя хохочущих девчонок и мальчишек. Уже и гармонист к ним присоединился, развел тальянку и раздаются задорные девичьи частушки:
На окошке два цветочка голубой да синенький,
Про любовь никто не знает, только я да миленький.
И под скрип снега ведут чувственную линию дальше:
Люблю сани с подрезами, а коня за быстроту,
Люблю милого за ласку, а еще за красоту.
Все с приплясом идут шумной гурьбой вдоль по улице, и для полного восторга бьют кто в деревянные ложки, кто в печную заслонку, кто в сковороду. Народ в процессию добавляется, дорогу преграждают другие ряженые шутники. Вперед грозно выступает бык с рогами да хвостом, бьёт копытом-валенком:
Ой, вы, девки, подождите,
Гармониста не томите,
Чтобы слушалась рука,
Напоите игрока!
Выходит какая-нибудь молодка и с поклоном угощает гармониста рюмочкой водки, подаёт домашнюю колбаску с аппетитной кулебякой. Да тут уж и все пошли друг друга угощать - кто свата, кто кума, кто соседа. Откуда ни возьмись - молодцы - шапки залихватски набекрень, подъехали, на конях сбруи украшены, под дугами, лентами перевитыми, бубенчики: «Айда, девки, кататься!» Молодёжь быстро расселась, кто на резные со спинкой лёгкие сани, кто в розвальни, и понеслись в поле наперегонки, под смех девчат - только снег из-под копыт. А по деревеньке песня льётся:
Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет…
А ей наперекор от другой группы звучит:
На мурманской дорожке стояли три сосны,
Прощался со мной милый до будущей весны…
А засидевшейся вдовушке уже и в песне грустить не хочется, и звонкий голос выводит:
Променяла Параскева карася на три пары чернобурых поросят.
Побежали поросята по росе, простудились поросята, да не все.
Взявшись за концы цветной шали, поводя плечами, она идёт по кругу, а из глаз - искры:
Ох, лапти мои, четыре оборки,
Хочу дома заночую, хочу у Егорки!
Ух, огонь-девка! Осмелели и парни, и один уже выкрикивает, притопывая:
Меня ладили женить такого малехонного,
Испугалися того: задавит баба сонного.
Другой подхватывает:
Я к Матанечке стучался, а Матанечка спала,
А меня ее маманя от оконца прогнала.
И потом все румяные, захваченные общим весельем, встают в один круг и заводят на два-три голоса песню, без которой ни одно зимнее гуляние не проходит:
«Ой, мороз, мороз, не морозь меня». Поют от начала до конца, так как ее знают все, проникновенно, слаженно, с каким-то особым ударением на строках о жене:
У меня жена, ох, красавица,
Ждет меня домой, ждет, печалится.
Заканчивают ее с чувством общего глубокого удовлетворения - эх, хорошо спели! Ну, пора по домам, а то снега от налегающего сумрака уже окрасились в сиреневый цвет, да и скотинку пора кормить. А зиме весело от этой суматохи: «Ишь, какие: не морозь меня. Осенись крестом, укрепись постом, закались холодом,- чтобы дух стал твердыней для врагов. Вон как французишки-то, в 1812 г., захотели самовольно занять мои владенья, да не тут-то вышло. Многие остались навсегда в моих снеговых перинах. А те, немногие, кому удалось избежать моего гнева и вернуться к себе на родину, с ужасом вспоминали мой крутой нрав, и в книгах предостерегали своих потомков от такого необдуманного шага». И зимушка, посмеиваясь, выпускает погулять Крещенские Морозы - заждались своего часа. А у тех хватка крепка. Гонят всякого прохожего бегом до дома, да норовят и внутрь зайти - аж бревна избяные трещат. Но там стены изнутри и снаружи плотно глиной обмазаны, нет им хода. Тогда они прильнут к оконным стеклам, ища лазейку, но там огонь в голландке-печурке жаркую песенку поёт, горячей едой домочадцев потчует. Кинутся они к хлевам, а там пазы законопачены, двери войлоком пооббиты, от дыхания многих голов скотинки парок теплый. Развернутся морозы, да с досады по реке – хрясть! – аж лёд кое-где вздыбится. И деревьям по пути достаётся – к корням подбираются; по ночам вообще лютуют, особенно в поле с ними сладу никакого нет. Берегись, одинокий путник, пустынной дальней дороги! Любит зимушка на прочность испытывать, еще и вьюгу нашлёт. Тогда и понизу метёт, и сверху новый снег идёт. Откуда ветер дует – не определить: то сверху шквал налетит, как ледяным душем окатит, то в спину толкнет, чуть ли с ног не сбивает, то с размаху в лицо снега бросит – как по кругу ходит. В этой снежной круговерти чудится то рыдание, то вой зверей, то плач ребенка. Вьюга давит малой видимостью, свистящими звуками, пронизывающим ветром. Она гонит сквозняк по телу и обкладывает сердце льдом, задерживает ход тяжестью налипающего снега и выматывает расстоянием. «Присядь, отдохни, я тебя укрою снежным покрывалом»,- поет вдохновенно вьюга. И уже дико хохочет, предвкушая добычу – спящего вечным сном путника. Но рано, рано тебе вьюга трубить победу, ты уже и сама уморилась. Ты всего лишь частичка зимы, против которой можно устоять. Рассветная тень, истончаясь тёмным, уже бежит по сугробам, ускоряя движение, развернула дали ледяной грусти, где пировала вьюга. Сколько блеска в снежном покрове! И деревенька видна как на ладони. И от вида дымка, идущего прямо в небо из трубы родного дома, у усталого путника наворачиваются слёзы радости. Он дошёл! А зимушка родная – временное явление. Есть в русской зиме и свои радости для людей!