«Если бы двери восприятия были чисты, всё предстало бы человеку таким, как оно есть — бесконечным».
Уильям Блейк
Магистрал
Опять играть на порванной струне,
а с богом говорить по телефону…
История закончилась на мне.
Теперь задрапированному фону
вводить в сюжет иные божества:
воспитаннее, проще и покорней.
Забавная концепция родства
с неведомым, которое позорней,
чем мерзкое скопленье пуритан
за голосом, над звуком, на сюжете…
Но, неужели мы теперь в ответе
за новый неуютный Индостан?
И я стою, с порезами в душе,
воссоздавая старые клише…
1
Опять играть на порванной струне
не музыку, но вымысел и слово.
Несётся вечный всадник, на вине
которого смыкается основа
всеобщего сближения с виной…
Мы – дети непростительного света!
Вся наша суть – слияние с войной
и право петь, о чём ещё не спето.
В душе темно, пока не вскроешь грудь,
не выпустишь загадочную птицу…
Переходя последнюю границу,
теряешь к предназначенному путь.
И молишься, прижавшись к микрофону,
а с богом говоришь по телефону.
2
А с богом говорить по телефону –
тождественно, что в зеркало глядеть,
рассматривая странную икону,
стремящуюся мимикой владеть.
Паясничать. Притворно удивляться
печально умирающей листве.
Собой не быть – лишь призраком являться,
но призраком, погрязшем в естестве
вульгарно-неестественного мира,
где все лишь дети, дети да цветы,
и в омут погружающийся ты,
создавший погружением кумира,
рисующего кровью на окне:
– История закончилась на мне.
3
История закончилась. На мне
лежит печатью брошенная фраза,
блистая в замутнённой новизне
подобием предсмертного экстаза.
Внутри танцует странный человек.
Движения синхронно-непонятны
его раскрытых изумленьем век,
под коими глаза невероятны
не цветом, но предвиденьем беды,
которая проявится не сразу.
И кто поднимет брошенную фразу,
когда уйду под треснувшие льды?
Я предложу постылую корону
навек задрапированному фону…
4
Теперь задрапированному фону
стихи мои несносные читать.
Так клирик поклоняется амвону
в надежде состоятельнее стать.
И, кажется, чем я не проповедник
Реальности, неведомой другим?
Я – мёртвого с живущими посредник,
изнанка плоти, кающийся мим,
сухой песок заброшенной дороги,
волшебный дым индейского костра…
Но истина, как водится, проста,
что в этот мир нас бросили не боги.
А если так, прошелестит молва:
«В сюжет войдут иные божества!»
5
Вводить в сюжет иные божества,
ломать устои, траченные молью,
и корчить из себя живого льва,
пропитанного океанской солью
на берегу, где ветреный прибой
лохматит волн волнительные гривы.
Там можно быть опознанным судьбой,
чьи гулкие шаги неторопливы.
Там музыки навеянной печаль
возводит храм изменчивых иллюзий,
где хороводом буквенных диффузий
возможно деформировать мораль,
которой нет и не было притворней,
воспитаннее, проще и покорней.
6
Воспитаннее, проще и покорней –
не это ли ломает нашу плоть?
Что может быть для осязанья вздорней,
чем в вены сумасшествие колоть?
Я – бог огня, ликующим пожаром
сжигаю ваши помыслы дотла.
Я – Феникс, возрождённый перегаром,
блюющий на окраине стола.
Слепой пророк, парящий над ущельем.
Я – чёрный конь, грызущий небосвод.
Я – ярость дня. Я – пугало господ.
Клинически-восторженным похмельем
нашедший с паутиной колдовства
забавную концепцию родства.
7
Забавная концепция родства
с индейцем, уходящим от живущих…
Я пойман на пороге воровства
глотка вина у безнадёжно пьющих.
В скоплении галактики гробов
лишь только мой сомненьями отравлен…
Кем выдан след погонщику рабов,
и кто по следу тёплому отправлен
за мною? Где, скажите, отыскать
тот дом, в котором запросто укрыться,
в виденья головой своей зарыться
и никого к себе не допускать,
объединяясь, словно с живодёрней,
с неведомым, которое позорней?
8
С неведомым, которое позорней,
чем сосланный на выселки диез,
шумит трава и, становясь надкорней,
не позволяет обходиться без.
И липкий смех сменяется истомой.
Картонный дом сменяется тюрьмой.
Любимая становится искомой.
Вселенная становится немой.
Но, вслушиваясь в штормовую затишь,
где мы в недоумении живём,
нас начинает пожирать живьём
то, что за хвост руками не ухватишь…
О, время, ты – внедряемый обман
в премерзкое скопленье пуритан.
9
Чем мерзкое скопленье пуритан
не заслужило показной расправы?
Из океанских вод встаёт Титан
и изучает бешеные нравы,
навязанные приторной толпе.
Толпа в восторге, гневе, вожделенье.
Она кого-то жарит на костре,
собой определяя поколенье,
затерянное в снах небытия.
А я пою. Расстёгнута рубаха.
Танцует сон разбуженный навахо,
и я танцую в дебрях забытья
на ведомой Неведомым планете
за голосом, над звуком, на сюжете…
10
За голосом, над звуком, на сюжете
из каждой строчки вытекает яд.
Так капля на чахоточном манжете,
никчёмный останавливает взгляд
пустых глазниц. Бесцветными зрачками,
отныне не способными моргнуть,
мы ловим ночь, как бабочку, сачками,
не разбирая: наш ли это путь.
И древний дух шаманского гипноза
сквозит в меня из сумрака зеркал,
но отражает гибельный оскал
предсказанного дымом передоза.
И вот летим на призрачном корвете.
Но неужели мы за всё в ответе?
11
Но неужели мы теперь в ответе
за этот догорающий закат?
Прилёг песок на крылья Кастанеде.
Вспорхнул песок – рассыпался догмат…
И лишь печальный ангел-разрушитель
скользит за перекошенным плечом
на сцену, словно в тайную обитель,
где петь уже не надо ни о чём.
Да и кому? Разобран на осколки
потрёпанный и выцветший наряд.
В меня попал мной пущенный заряд
из богом не заряженной двустволки.
Пульсируя, текут слова из ран
про новый неуютный Индостан.
12
За новый неуютный Индостан
сложили ветры головы лихие.
Слетел с катушек немощный Тристан,
распятый первородностью стихии.
Замкнулось невесомостью кольцо
судьбы не достучавшегося в двери.
Бледнеет в бесконечности лицо –
вокруг него загадочные звери
который век свершают ритуал,
в котором реет звёздно-полосатый…
И лишь один индеец бесноватый
глядит в иным неведомый астрал,
разлитый, как Медведица в ковше,
где я стою, с порезами в душе.
13
И я стою, с порезами в душе.
Душа стоит, с порезами на теле,
которое, купаясь в барыше,
осознаёт реальность еле-еле.
И только слог, помноженный на звук,
катается горошиной в пространстве,
предотвращая гибельный испуг
в изжившем суть немом конфуцианстве.
Я – только пыль обочины богов,
затерянная тающая нота,
я – самолёт в отсутствие пилота,
не шаг, но отражение шагов.
Я проиграл стремительным touchе,
воссоздавая старые клише.
14
Воссоздавая старые клише,
через меня пропущенные нити
мечтали о холодном палаше,
который вы, возможно, обвините
в нелепом окончании игры.
Любой игры нелепо окончанье.
Я приносил прекрасные дары,
они же приносили одичанье.
Пред вами наг. Перед богами слеп.
В согласии лишь с демоном, который
не признаёт рождения повторы.
Мы с ним уходим в сказочный вертеп
неспешно в предрассветной тишине
опять играть на порванной струне…
0 ч. 22 мин. 11.12.2022 года
23 ч. 16 мин. 07.01.2023 года