*
Вот вещи - на телегу, и в путь на Украину.
Задумавшись, с телегою я рядышком пошёл.
Внезапно вздрогнул я и поднял глаза выше
От резкого с металлом окрика (да!) «Хальт!», что по-немецки «Стой!».
Посредь дороги два солдата-немца
Стояли в стальных касках и в тёмных так ж шинелях.
Один из них держал худую лошадь нашу под уздцы.
Мол, нужен пропуск, без него - «Цурюк!»
Отделался пятью я царскими ещё рублями.
Тут ж слышим: «Фаар!», бишь «Поезжай!»
Поехали. Я обернулся. Два немца крепко на дороге так стоят,
В тяжёлых сапогах расставив ноги. Смеются. Курят. Солнышко на шлемах их стальных играет...
Комок поднялся в горле... И показалося тут мне,
Что более России никогда не будет, и жить уж нету смысла на Земле...
*
Попутчик словно
Мои те мысли угадал.
- О, Боже, что ж такое
С Россией сделалось сейчас!
Какой-то сон дрянной же, право!
Другой попутчик, взгляд направив
На немцев этих, зарыдал.
Вздохнув, возница тут сказал:
- Возможно, и не скоро это,
Но всё одно, уверен я,
Им отольётся каждая слеза,
Что нами пролита! Телега
Тут заскрипела по рыжему глубокому песку
С славами кованных сапог немецких там и тут...
==
Наконец поезд остановился. Мы вышли. Теплушки стояли в сухом поле возле путевой будки. Ветер нес пыль. Несколько крестьянских подвод было привязано к шлагбауму. Возчики – старики с кнутами – покрикивали: «Кому на ту сторону, на Украину? Пожалуйте!»
– Далеко? – спросил я старика с редкой бородкой.
Я шел задумавшись. Внезапно я вздрогнул и поднял глаза от резкого металлического окрика:
– Хальт!
Посреди дороги стояли два немецких солдата в темных шинелях и стальных касках. Один из них держал под уздцы хилую, больную кострецом лошадь нашего возницы.
Немцы потребовали пропуск. У меня пропуска не было.
Приземистый немец, очевидно, догадался об этом по моему лицу. Он подошел ко мне, показал в сторону России и крикнул: «Цюрюк!»
– Дайте ему пять карбованцев царскими грошами, – сказал возница, – да и поедем далее до хутора Михайловского. Пусть, собака, не морочит нам голову.
Я протянул немцу десятирублевку. «Но! Но!» – закричал он раздраженно и затряс головой.
– Чего вы ему суете десятку, – рассердился возница. – Я же вам сказал: дайте пятерку. Они только их и берут. Потому что царские пятерки печатаются у них в Германии.
Я дал немцу пятирублевку. Он поднес палец к каске и махнул рукой:
– Фа-ар!
Мы поехали. Я оглянулся.
Немцы крепко стояли среди песчаной дороги, расставив ноги в тяжелых сапогах, и, посмеиваясь, закуривали. Солнце поблескивало на их касках.
Острый комок подкатил к горлу. Мне показалось, что России нет и уже никогда не будет, что все потеряно и жить дольше ни к чему. Певец как будто угадал мои мысли и сказал:
– Боже милостивый, что же это такое случилось с Россией! Какой-то дрянной сон.
Вадик тоже остановился, посмотрел на немцев, углы губ у него опустились, задрожали, и он громко, по-детски заплакал.
– Ничего, хлопчик, – пробормотал возница. – Может, и не так скоро, а все одно отольются им наши слезы.
Он дернул за вожжи, и телега заскрипела по глубокому рыжему песку со следами немецких подкованных сапог.
//
Отрывок из книги
Константин Георгиевич Паустовский
Повесть о жизни. Книги 1-3
Глава «Нейтральная полоса»