Иногда я боюсь за свой хрупкий разум,
как красавица – за яичную гладь лица:
стоит найти морщинку под глазом – конец света, пора умирать.
Я тоже вижу усталость в глазах болотных, доставшихся мне от отца,
и чёлку, в которую за год добавилась щепотка нестолового серебра,
руки без маникюра, потому что лень сходить к мастеру,
шею, давно потерявшую тонус, –
и тонут
мои страхи ночные в рассеянном свете,
когда утро приступает к работе ластиком…
За стеной в домино или мафию играют дети,
в кресле спит кошка,
у кресла собака –
все вроде по порядку и по графику –
но снова под истончённую временем кожу
вползает полоска страха…
Вот смотрела вчера на дождь и думала, а не выйти ли мне во двор,
минуя прихожую,
коридор,
через кухонное окно – раз и сразу,
но очнулась: не по-божьи,
не иначе, попутал чёрт, замутил разум.
Я смотрела в окно, как в зеркало,
и казалось, что капли не на стекле, а на бледных щеках,
а асфальт был, как мокрый противень.
Этажерками
виделись мне небоскребы напротив,
к ним невольно тянулась рука,
чтобы взять цветной флажок с третьей полки,
а на самом деле – простыню с чужого балкона.
И лист пятипалый, рваный и волглый,
прилип к моей серебристой чёлке,
а вовсе не к створке оконной.
И туман поднимался плешивый и едкий, как смог от тлеющих шин…
Осень тоже, как красивая женщина, боится морщин:
уже пару недель ходит чахлой, простуженной, сонной
и готовится впасть в ступор.
А мне некогда, столько всего намечено,
например, детей накормить супом,
а зверьё – куриной печенью,
мужа дождаться вечером,
и, проглотив очередное «прости, опоздал»,
оторванную пуговицу молча пришить
на рубашку, источающую отвратительный сандал,
замять скандал –
неохота разбираться в возне мышиной.
Жизнь – никогда не спящий вокзал,
и для того, чтобы ехать дальше и жить,
всегда есть тысяча две причины…