Ни подруг у неё, ни приятелей.
Только старая бабка. Строга.
За вопрос об отце или матери -
хворостиной и вся недолга.
Называет обузой, да нищенкой,
а сама до полуночных звёзд
покрывает слезами и вышивкой
отбелённый на солнышке холст.
Лунный серп подмигнёт заговорщицки
непоседе, что вновь норовит
убежать утром к Марьиной рощице,
хоть и знает – от бабки влетит.
Бедолага от холода ёжится,
трёт озябшей ладошкою нос,
становясь добровольной заложницей
молчаливого царства берёз.
То ли слышатся ей, то ли чудятся
голоса неприкаянных душ:
как кричит и лупцует распутницу
за измену обманутый муж…
Умоляла, рыдала - не сжалился,
не простил сладострастных утех
и ушёл за женою-страдалицей
под водою замаливать грех.
Над обрывом рябина не тронута,
поздней осенью гнёзда пусты.
От берёзовой рощи до омута
по тропинке не больше версты.